Екатерина Докашева - Ахматова, Блок, Цветаева: Серебряный век. Жизнь и любовь русских поэтов и писателей

В марте 1915 года он поступает на службу санитаром в Отдел санитарных поездов Всероссийского земского союза. 187-й поезд, куда его определили, курсировал по маршруту Москва – Белосток – Москва. В письме к своей сестре Лиле он просит ее быть поосторожней с Мариной, так как «она совсем больна сейчас». Он мучительно беспокоится за Алю, «громадное место занимает сейчас она в Марининой жизни. Для Марины, я это знаю очень хорошо, Аля единственная настоящая радость, и сейчас без Али ей будет несносно». Далее идут слова, которые многое объясняют: «Мне вообще страшно за Коктебель». Он боится этого места, зная, как легко там зарождаются романы и к каким иногда судьбоносным последствиям они приводят.

Но и Марина тревожится за Сергея. Лиле Эфон она сообщает в письме:

«Сережу я люблю на всю жизнь, он мне родной, никогда и никуда от него не уйду. Пишу ему то каждый, то – через день, он знает всю мою жизнь, он мне родной, только о самом грустном я стараюсь писать реже. На сердце – вечная тяжесть. С ней засыпаю и просыпаюсь. <���…> Разорванность от дней, к<���отор>ые надо делить, сердце все совмещает…»

Маринино сердце вмещало все: и ад, и рай, и грех, и святое чувство к мужу и дочери…

А Сергей Эфрон рвется на фронт, но его останавливает – страх за Марину.

В ноябре 1915 года он поступает актером в Камерный театр. Продолжает учебу в университете. Супруги не собираются разводиться, они – вместе, несмотря ни на что. Что было в его душе – можно только догадываться.

Марина знакомится и увлекается Осипом Мандельштамом, после – объектом ее страсти станет Тихон Чурилин. Любовь для Марины не то, что вкладывают в это понятие большинство людей. Во всяком случае это не физическая страсть в ее воплощении. И уж точно – не только она. Для Марины физическое – уступка божественному и вечному. В письме к молодому критику А. Бахраху спустя годы она признается, что значит для нее физическая близость с мужчиной: «…самые лучшие, самые тонкие, самые нежные так теряют в близкой любви, так упрощаются, так грубеют, так уподобляются один другому и другой третьему, что – руки опускаются, не узнаешь: Вы ли?».

Для Марины Цветаевой любовь – это душа, Психея.

Не самозванка – я пришла домой,

И не служанка – мне не надо хлеба.

Я – страсть твоя, воскресный отдых твой,

Твой день седьмой, твое седьмое небо.

Там, на земле, мне подавали грош

И жерновов навешали на шею.

– Возлюбленный! Ужель не узнаешь?

Я ласточка твоя – Психея!

«Есть, очевидно, иной бог любви, кроме Эроса, – Ему служу» – такую формулу вывела она (из «Записных книжек»).

Марина не считала себя обычной женщиной, понимая и осознавая, что она – иная.

И уже на закате жизни она признается: «… все дело в том, чтобы мы любили, чтобы у нас билось сердце – хотя бы разбивалось вдребезги! Я всегда разбивалась вдребезги, и все мои стихи – те самые серебряные сердечные дребезги».

Какая печальная и точная фраза!

Но возвращаясь к тому времени… Сергей Эфрон собирается идти добровольцем и подает прошение на имя ректора Московского университета об увольнении, что приводит Марину в ужас. Страх и беспокойство за мужа охватывают ее с новой силой:

«Это – безумное дело, нельзя терять ни минуты. Я не спала четыре ночи и не знаю, как буду жить <���…>

P.S. Сережа страшно тверд, и – это страшнее всего. Люблю его по-прежнему».

Сергей Эфрон забрал прошение, но данный факт показывает, насколько он был измучен сложившейся ситуацией и как хотел самоустраниться (что он и делал всегда в таких случаях.) И предоставить Марине свободу.

Но несмотря на все увлечения – расстаться с мужем немыслимо… Ведь он – ее верный рыцарь и последняя надежда в самые сложные и трудные моменты жизни.

Я пришла к тебе черной полночью,

За последней помощью.

Я – бродяга, родства не помнящий,

Корабль тонущий.

12 мая 1916 года Сергей Эфрон зачислен на строевую службу. В промежутке между зачислением и началом службы супруги поехали в Коктебель. К Максу.

В письме к Лиле Эфрон Марина пишет:

«Сережа тощ и слаб, безумно радуется Коктебелю, целый день на море, сегодня на Максиной вышке принимал солнечную ванну. <���…> Все это так грустно! Чувствую себя в первый раз в жизни – бессильной. С людьми умею, с законами нет. О будущем стараюсь не думать, – даже о завтрашнем дне…»

…Проволочка с документами дает еще одну передышку. Но напряжение, возникшее между супругами, все-таки дает о себе знать. Марина с Алей находятся в Александрове и в Москве, Сергей сбегает в Коктебель, видимо, желая отдохнуть ото всех.

24 января 1917 года Сергея Эфрона зачислили в 1-й Подготовительный учебный батальон и направили в Нижегородскую распределительную школу прапорщиков. В феврале он прибыл в Петергоф и его зачислили во 2-ю роту юнкером.

Февральскую революцию и Марина и Сергей восприняли без восторга, очевидно смутно понимая – к чему она ведет. Приближалась дата выпуска, и Сергей Эфрон был намерен отправиться на фронт, однако понимая, как это известие будет воспринято его женой. «Ничто так не связывает, как любовь, и прав был Христос, который требовал сначала оставить отца и матерь свою, а потом только следовать за ним…»

13 апреля 1917 года Марина родила вторую дочку. Ирину. Здоровье у нее с самого начало было слабым, роды у Цветаевой проходили трудно, температура держалась несколько недель. Что касается Сергея, то на фронт он не попал, а в августе его направили в запасный полк, который нес службу в Кремле. В конце сентября Цветаева уезжает в Крым. Одна. Ее сестра Анастасия, жившая в то время в Феодосии, недавно потеряла двух самых близких людей – второго мужа Маврикия Минца и младшего сына. Марина хочет поддержать ее. Но только ли в том была причина? Литературовед Ирма Кудрова, выдвигает собственную гипотезу – из-за сильного увлечения Никодимом Плуцер-Сарна – для того чтобы в разлуке остудить чувства… В октябре Цветаева возвращается домой; в поезде ее застает весть об Октябрьской революции.

В последний день октября она выезжает домой и в поезде узнает об Октябрьском перевороте и о боях в Москве.

«Я боюсь писать Вам, как мне хочется, потому что расплачусь. Все это страшный сон. Стараюсь спать. Я не знаю, как Вам писать. Когда я Вам пишу, Вы – есть, раз я Вам пишу! <���…> А главное, главное, главное – Вы, Вы сам, Вы с Вашим инстинктом самоистребления. Разве Вы можете сидеть дома? Если бы все остались, Вы бы один пошли. Потому что Вы безупречны. Потому что Вы не можете, чтобы убивали других. Потому что Вы лев, отдающий львиную долю: жизнь – всем другим, зайцам и лисам. Потому что Вы беззаветны и самоохраной брезгуете, потому что «я» для Вас неважно, потому что я все это с первого часа знала!