Питер Брайан Медавар - Советы молодому ученому [litres]

Некоторых новичков, а в особенности некоторых женщин, склонных в силу социально обусловленной (но вряд ли оправданной) привычки к самоуничижению, может тревожить вопрос: а хватит ли им, грубо говоря, мозгов на занятия наукой? Смело могу сказать, что нет нужды изводить себя этим вопросом, ибо чтобы стать хорошим ученым, совершенно не обязательно обладать поразительными (убийственными) умственными способностями. Конечно, препятствиями на пути к науке наверняка станут антипатия или полное безразличие к умственной деятельности и нетерпимость к абстракциям, однако ничто в экспериментальной науке не требует ни «отприродных» озарений, ни врожденного дара к дедуктивному мышлению. Без здравого смысла, разумеется, не обойтись, и хорошо бы обладать кое-какими старомодными добродетелями, которые сегодня, увы, вышли, как кажется, из употребления. Я имею в виду усердие, прилежание, целеполагание, умение сосредотачиваться и преодолевать преграды, встающие на пути, не опускать рук при неудачах – например, когда выясняешь после длительных и утомительных изысканий, что гипотеза, к которой ты уже прикипел всем сердцем, по сути своей ошибочна.

Ради успокоения смятенных умов я предлагаю тест на интеллект, который позволит выявить разницу между здравым смыслом и теми ослепительными высотами ума, куда, как считается, порой забираются (должны забираться) ученые. Для многих людей отдельные фигуры на полотнах Эль Греко (прежде всего фигуры святых) выглядят неестественно высокими и худыми. Офтальмолог, чье имя упоминать не стоит, предположил, что это объясняется дефектом зрения художника: мол, Эль Греко видел людей именно так – и рисовал, как видел.

Насколько обоснованной является подобная интерпретация? Задавая этот вопрос и обращаясь порой к достаточно представительной академической аудитории, я обычно добавляю: «Всякий, кто мгновенно сообразит, что это объяснение – полная ерунда, причем ерунда скорее в философском, а не в эстетическом отношении, определенно умен. С другой стороны, тот, кто не поймет, что это чепуха, когда будет разъяснена ошибочность такого толкования, несомненно, глуп». Объяснение здесь эпистемологическое – то есть непосредственно связанное с теорией познания.

Допустим, наш художник страдал (что совершенно не исключено) от такой болезни, как диплопия: по сути, это когда перед глазами все двоится. Будь объяснение офтальмолога верным, художник рисовал бы, соответственно, двоящиеся изображения; но тогда, изучая собственные картины, разве не видел бы он по четыре фигуры вместо двух и не заподозрил бы неладного? Если уж обсуждать дефекты зрения, все фигуры, воспринимавшиеся художником как естественные (скажем так, репрезентирующие), должны восприниматься нами аналогичным образом, даже если мы сами страдаем от какого-то заболевания глаз; словом, если отдельные фигуры на полотнах Эль Греко выглядят неестественно высокими и худыми, это потому, что художник изобразил их так преднамеренно.

Я вовсе не собираюсь принижать значимость интеллектуальных навыков в науке, но сам скорее предпочту их недооценить, а не превозносить до степени, способной отпугнуть новичков. Различные области научных знаний требуют различных способностей, и, отказавшись выше от представления о некоем идеальном ученом, я вынужден далее отказаться и от представления о «науке» как некоей обобщенной единообразной деятельности. Чтобы коллекционировать и классифицировать насекомых, нужны способности, дарования и устремления, принципиально отличные (опять-таки, я не принижаю значимость и не хочу никого обидеть) от тех, какие необходимы в теоретической физике или в статистической эпидемиологии. Внутренняя иерархия науки – явное и откровенное выражение снобизма – ставит, конечно же, теоретическую физику выше составления таксономий насекомых, возможно, потому, что сама природа сильно облегчила нам коллекционирование и классификацию жуков и бабочек: здесь не нужны ни прорывы, ни пиршество интеллекта – ибо разве каждый жук не занимает отведенное ему природой место?

Всякое подобное рассуждение относится к «индуктивной мифологии», и любой опытный таксономист или палеобиолог уверит новичка, что правильное составление таксономий подразумевает упорство, умение мыслить логически и различать неявные сходства, а все это достигается опытом и силой воли, не позволяющей бросить начатое на полпути.

Так или иначе, большинство ученых не считают себя чрезвычайно мозговитыми; более того, некоторые даже любят выставлять себя этакими наивными дурачками. Впрочем, такое поведение обыкновенно объясняется желанием покрасоваться (или, если в голову закрадываются малоприятные подозрения, получить опровержение таковых со стороны). Безусловно очень многих ученых нельзя назвать интеллектуалами в полном смысле этого слова. При этом самому мне не довелось встречаться с теми, кого называют филистерами, если только не подразумевать под филистером человека, настолько подвластного мнениям литературных и художественных критиков, что он прислушивается к подобным мнениям гораздо чаще, чем они того заслуживают.

Поскольку множество экспериментальных научных дисциплин требуют умения обращаться с приборами и устройствами, в обществе господствует точка зрения, будто некая особая врожденная предрасположенность к механизмам необходима для занятий экспериментальной наукой. Еще считается, что необходимо стремление к бэконианским экспериментам (см. главу 9) – скажем, насущная внутренняя потребность узнать, что произойдет, если смешать и поджечь несколько унций серы, селитры и молотого древесного угля. Нельзя утверждать, что успешное проведение подобного эксперимента безоговорочно предвещает удачную исследовательскую карьеру, ибо учеными становятся лишь те, кто не добился результата в ходе опыта. Выяснять, справедливы ли указанные точки зрения относительно ученых, я предоставляю социологам науки. Сам же я уверен, что новичков не следует отпугивать, даже если они неуклюже обращаются с радиоприемниками или не в силах справиться с велосипедом. Эти умения не являются, если угодно, инстинктивными, врожденными; их можно освоить, как и развить ловкость пальцев. Зато категорически несовместимо с научной деятельностью восприятие ручного труда как недостойного или презренного занятия и вера в то, что ученый способен чего-то добиться, отложив в сторону пробирки и образцы, выключив бунзеновскую горелку [16] Газовая атмосферная горелка, изобретенная немецким химиком Р. Бунзеном: в ней газ смешивается с атмосферным воздухом, порождая горючую смесь. и усевшись за письменный стол в костюме и при галстуке. Еще плохо совместимо с настоящей наукой ожидание того, что исследования возможно проводить, отдавая распоряжения «простым смертным», которые будут беспрекословно выполнять твои повеления. За этой надеждой, за этим убеждением скрывается неспособность разглядеть в экспериментировании формы мышления и практическое воплощение мысли.