Фрэнсис Крик - Что за безумное стремленье! [litres]

Первая статья в Nature была краткой и сдержанной. Не считая самой двойной спирали, единственным в статье, что вызвало реакцию публики, стала короткая фраза: «От нашего внимания не ускользнуло то, что специфическое образование пар, которое мы постулируем, непосредственно указывает на возможный механизм копирования генетического материала». Эту фразу называли «робкой» – слово, которое обычно мало у кого ассоциировалось с кем-либо из соавторов, по крайней мере, в части научной работы. На самом деле это был компромисс, отражавший расхождение во взглядах. Я настаивал, что статья должна рассмотреть потенциальные выводы для генетики. Джим возражал. Его мучили периодические страхи, что структура определена неверно и что он выставил себя ослом. Я сделал уступку в его пользу, но настоял, что какое-то упоминание необходимо; в противном случае кто-то другой непременно выступит с этим предположением, решив, что мы проглядели такую возможность по близорукости. Короче говоря, требовалось застолбить приоритет.

Почему же тогда мы изменили свое решение и через каких-то несколько недель написали статью от 30 мая, более спекулятивную? Главным образом потому, что на тот момент, когда мы отсылали черновик первой статьи в Королевский колледж, мы еще не были знакомы с работами тамошних специалистов. Как следствие, мы слабо представляли себе, насколько веским аргументом в пользу спиральной структуры служат их рентгенограммы. Джим видел знаменитую спиральную рентгенограмму В-формы, опубликованную в статье Франклин и Гослинга, но он, конечно, не помнил ее настолько отчетливо, чтобы обосновать с ее помощью свои соображения о функциях Бесселя и о величинах, которые указывали авторы экспериментов. Сам я в то время еще вовсе не видел этой картинки. Поэтому мы были слегка удивлены, обнаружив, как далеко они продвинулись, и обрадованы тем, как замечательно их данные подкрепляли нашу гипотезу. К Джиму вернулась уверенность в себе, и теперь нетрудно было уговорить его стать соавтором второй статьи.

В истории открытия двойной спирали, я думаю, нужно подчеркнуть, что путь к нему с научной точки зрения был довольно рутинным. Важны не обстоятельства открытия, а то, что было открыто, – сама структура ДНК. Это заметно при сравнении с чуть ли не любым другим научным открытием. Неверно истолкованные данные, ложные идеи, трудности в межличностных отношениях присутствуют в научной работе часто, если не постоянно. Возьмем, например, открытие базовой структуры коллагена – основного белка сухожилий, хрящей и других тканей. Волокно коллагена состоит из трех длинных цепочек, закрученных вместе. В истории его открытия были всё те же элементы, что и в истории открытия двойной спирали. Действующие лица были столь же колоритны и разнообразны. Факты были не менее путаными, а ошибочные решения заводили столь же далеко в сторону. Свою роль сыграли дружелюбие и конкуренция. Но никто не написал хотя бы одной книги об охоте на тройную спираль. И причина, безусловно, в том, что коллаген – в самом вещественном смысле – далеко не столь важная молекула, как ДНК.

Конечно, до некоторой степени все зависит от того, что именно вы считаете важным. До того как мы с Алексом Ричем занялись коллагеном (во многом по воле случая), мы были склонны относиться к нему с некоторым снобизмом. «В конце концов, – говорили мы, – у растений коллагена нет». В 1955 г., после того как мы заинтересовались его молекулой, мы стали говорить: «А ты в курсе, что треть всего белка в твоем организме – коллаген?» Но, с какой бы стороны ни смотреть, ДНК действительно важнее коллагена, она главнее в биологии и имеет больше значения для дальнейших исследований. Как я уже говорил, слава принадлежит молекуле, а не ученым.

Одна из странностей всей этой истории – в том, что ни я, ни Джим официально вовсе не занимались исследованиями ДНК. Я пытался написать диссертацию по рентгеновской дифракции на полипептидах и белках, а Джим, как считалось, прибыл в Кембридж, чтобы помочь Джону Кендрю получить кристаллическую форму миоглобина. Будучи приятелем Мориса Уилкинса, я был наслышан о работе его команды с ДНК – которой они занимались официально , – а Джим заинтересовался проблемой дифракции после того, как услышал доклад Мориса в Неаполе.

Нас с Джимом часто спрашивают, долго ли мы занимались исследованиями ДНК. Ответ зависит от того, что считать исследованиями. Почти два года мы часто обсуждали эту тему – в лаборатории, или во время нашей обеденной прогулки в университетских садах у реки, или на дому, так как Джим иногда забегал ко мне в час ужина, глядя голодными глазами. Порой, когда летняя погода особенно отвлекала от работы, мы брали выходной и отправлялись на лодке вверх по реке к Грантчестеру. Мы оба были убеждены, что ДНК имеет большое значение, хотя вряд ли представляли себе, насколько большим оно окажется. Вначале я считал, что расшифровкой картин рентгеновской дифракции на нитях ДНК должны заниматься Морис, Розалинда и их коллеги в Королевском колледже, но со временем и меня, и Джима стало раздражать то, как медленно идут у них дела и какие тихоходные методы они используют. Натянутые отношения между Розалиндой и Морисом только ухудшали положение.

Главное различие в подходе состояло в том, что нам с Джимом были хорошо известны обстоятельства открытия альфа-спирали. Мы представляли себе, какие сильные ограничения задаются известными межатомными расстояниями и углами, и знали, что предположение о правильной спиральной структуре резко сокращает количество свободных параметров. Сотрудники Королевского колледжа не спешили уверовать в такой подход. В особенности Розалинда – она хотела максимально полно использовать экспериментальные данные. Наверное, она считала, что угадывать структуру путем построения моделей, задействовав минимум экспериментальных результатов, – слишком несерьезно.

Часто обсуждают трудности, с которыми сталкивалась Розалинда в качестве женщины-ученого. Без сомнения, досадные ограничения имели место – например, она не могла выпить кофе в помещении для сотрудников, куда допускались только мужчины, – но они были незначительными, или, по крайней мере, мне тогда так казалось. Насколько я мог судить, ее коллеги обращались с учеными обоего пола одинаково. В группе Рэндалла были и другие женщины, например Полина Кауэн (ныне Гаррисон), и более того, их научным консультантом была Онор Б. Фелл, выдающаяся специалистка по тканевым культурам. Я не слышал, чтобы кто-то возражал против научной деятельности Розалинды, кроме ее родителей. Она была из солидной семьи банкира, в которой считалось, что хорошая еврейская девочка должна выйти замуж и нарожать детей, а не посвящать жизнь научным исследованиям. Но даже родственники на практике не особенно препятствовали ее выбору жизненного пути.