Фрэнсис Крик - Что за безумное стремленье! [litres]

В подаче материала присутствуют любопытные огрехи. Сценарист Билл Николсон радостно ухватился за наш провал с первой моделью, поскольку он вписывался в стандартный драматический формат. По выражению сценариста – «принц встречает принцессу, принц теряет принцессу, принц возвращает принцессу», – иными словами, как он мне объяснил, неудача в середине действия вызывает зрительское сочувствие к двум «героям». Я не мог избежать мысли, что, когда мы допустили свой ляп насчет содержания воды, мы не думали о том, чтобы придать нашим трудам драматическую форму. Мы надеялись, что получили верную модель структуры.

Мелькание монтажных склеек туда-сюда между Лондоном и Кембриджем по мере приближения кульминации соответствует реальности, пусть нарастающее волнение и принадлежит точке зрения всезнающего повествователя, – но вся атмосфера концовки искажена в угоду театральности кульминации. Хотя мы и обрадовались, когда открыли двойную спираль, ни нам, ни кому-либо другому не пришло в голову расценивать это как невероятный успех. В реальности Джим переживал, что все может оказаться ошибкой и что мы снова остались в дураках. Соответственно, бурные поздравления – плод фантазии сценариста. Многие в то время говорили о нашей модели как о «любопытной» или «многообещающей», но мало кто был уверен, что двойная спираль – действительно верное решение. Еще непростительнее «литературный» поворот в финале. Мысль, будто Джим успокоился (во время вымышленного разговора на мосту с сестрой), добившись всего, чего хотел, не соответствует реальной жизни. Хуже того, эта сцена беспомощна перед лицом реальной «концовки» – двойная спираль была не концом, а началом, она вела к стольким догадкам о репликации генов, синтезе белков и т. д. Вот что нас волновало остаток лета и многие годы спустя. Разговоры о премиях и успехе зазвучали гораздо позже. Когда я в конце лета 1954 г. вернулся в Кембридж из Штатов, Совет медицинских исследований не удостоил меня ставки, хотя мне уже исполнилось тридцать восемь. Мне был предложен семилетний контракт; правда, через год или около того его сделали бессрочным (что в Совете равноценно ставке).

Что касается актеров, на мой взгляд, Джим в исполнении Джеффа Гольдблюма вышел слишком безумным и с непомерно раздутым пристрастием к женскому полу. «Мне же не сказали, что Джим не жевал жвачку», – сетовал Мик Джексон в разговоре со мной. Но если бы был повнимательнее, он бы заметил, что мало кто из ученых жует жвачку – даже если они нахальные молодые американцы. Природные манеры Джима были более сдержанны. Гольдблюм сумел передать их довольно удачно в сцене с ряжеными, где его спрашивают, действительно ли он викарий (англиканский священник). Кстати, на реальном маскараде Джим ответил утвердительно. Его собеседница, молодая американка, полчаса пытала его на предмет духовного воспитания детей и была весьма разгневана, когда узнала, что никакой он не священник.

Если говорить о других актерах, то образы Макса Перуца, Раймонда Гослинга, Мориса Уилкинса, Питера Полинга и Элизабет Уотсон вышли узнаваемыми с первого взгляда, но больше всего впечатляет Джульет Стивенсон в роли Розалинды. Она не только истинная центральная фигура фильма – она чуть ли не единственный персонаж, который выглядит по-настоящему занимающимся наукой, – но и внутренний мир ее раскрыт гораздо более многогранно, чем у большинства других героев. Думаю, такая трактовка образа Розалинды не случайна. Высказывания мисс Стивенсон, приведенные в Radio Times , свидетельствуют о глубоком понимании способностей и характера Розалинды. Более того, сценаристу удалось передать существо заблуждений Розалинды насчет лучшего метода решения проблемы.

Как в таком случае оценивать «Историю жизни»? Фильм безусловно справился с задачей показать тот очевидный факт, что научные исследования проводятся людьми – со всеми их достоинствами и слабостями. Там нет ни следа стереотипных представлений о бесстрастном ученом, разрешающем проблемы благодаря строгой логике. Фильм показывает, по крайней мере в общих чертах, как работает один из типов научного исследования, хотя чаще всего наука гораздо нуднее и не столь эффектна, как открытие двойной спирали. Он даже вводит, на элементарном уровне, некоторое количество базовых научных знаний. И, что важнее всего, он рассказывает нескучный сюжет в нескучном темпе, так, чтобы люди всех профессий могли увлечься и усвоить кое-какие из этих знаний в ходе просмотра. В целом, несмотря на все недостатки, «Историю жизни» следует считать удачей. Возьмись за фильм кто-то другой, он наверняка был бы гораздо хуже.

Когда очертания двойной спирали прояснились, встала следующая проблема: как она работает, как воздействует на остальные части клетки? В общих чертах ответ был уже известен. Гены определяли аминокислотную последовательность белков. Поскольку остов нуклеиновой кислоты выглядел упорядоченным, мы предположили – и это оказалось верным, – что именно последовательность оснований в нем и несет эту информацию. Так как ДНК находилась в ядре, а синтез белков, похоже, происходил вне ядра, в цитоплазме, мы подумали, что копия каждого активного гена должна как-то отправляться в цитоплазму. Поскольку цитоплазма изобиловала РНК, а явных следов ДНК в ней не было, мы решили, что «почтальоном» служит РНК. Было несложно объяснить, как отрезок ДНК создает РНК-копию – простейший механизм связывания пар оснований это позволял. Труднее было понять, как получившаяся матричная РНК (так ее называют сейчас) может управлять синтезом белков, тем более что этот процесс тогда был изучен крайне слабо.

Кроме того, существовала проблема информации. Нам было известно, что существует десятка два различных типов аминокислот – мелких единиц, из которых состоят белковые цепочки, – однако в ДНК и РНК присутствовали всего четыре различных основания. Одно из возможных решений состояло в том, что с нуклеиновой кислоты считываются по два основания за один прием. Это давало лишь 16 возможных комбинаций (4х4), что представлялось явно недостаточным. Другой возможный вариант – считывание по три основания одновременно. Это дало бы 64 (4х4х4) возможных сочетания четырех оснований A, T, Г, Ц. Но это как будто слишком много.

Возможно, вам будет легче понять дальнейшие рассуждения, если я обрисую современное состояние знания о генетическом коде. К сожалению, словосочетание «генетический код» ныне используется в двух совершенно разных значениях. Непрофессионалы обозначают им всю генетическую информацию в организме. Молекулярные биологи, как правило, подразумевают под ним своего рода словарик, необходимый, чтобы соотнести четырехбуквенный язык нуклеиновых кислот с двадцатибуквенным языком белков, как азбука Морзе соотносит язык точек и тире с 26 буквами латинского алфавита. Я буду употреблять этот термин во втором смысле. Подробности см. в приложении В, где «словарик» представлен в форме таблицы. Рядовому читателю не обязательно вникать в тонкости этой таблицы. Все, что вам нужно знать, – что генетическая информация считывается с неперекрывающихся групп по три основания одномоментно (у РНК набор оснований A , У, Г, Ц). Одна такая группа называется кодоном – этот термин ввел Сидни Бреннер. Оказывается, кодируются таким образом всего двадцать аминокислот. В стандартном коде на две аминокислоты приходится всего по одному кодону, многие кодируются двумя, одна – тремя, некоторые – четырьмя, а у двух аминокислот аж по шесть кодонов. Кроме того, имеются три кодона, обозначающие «конец цепочки» (с началом цепочки все несколько сложнее). В сумме получается как раз 64 кодона. Ни один кодон не остается неиспользованным.