Олег Фейгин - Атомный меч Апокалипсиса [litres]

В то же время известно, что к группе харьковских энтузиастов, разрабатывавших атомное оружие, с самого начала тесно примыкал, вплоть до своего ареста, Фриц Хоутерманс. Его история заслуживает более подробного описания. Так, в 1933 году, после прихода к власти нацистов, он эмигрировал из Германии в Советский Союз. После ареста и стандартных обвинений в шпионской и контрреволюционной деятельности попал в концлагерь. После оккупации Польши в 1939 году был депортирован в Германию, где оказался в казематах гестапо. Однако после краткого заключения Хоутерманса направили в ядерную лабораторию профессора фон Лауэ, для которого он стал настоящей находкой.

Любопытно, что во время оккупации Харькова Хоутерманс неоднократно бывал на развалинах УФТИ со специальной научной миссией, искавшей какие-то материалы и оборудование…

Сразу же после оккупации Франции Хоутерманс несколько раз побывал в Париже, где пытался выяснить подробности рабочей конструкции ядерных боезапасов, изобретенных в начале сороковых годов небольшой группой ученых под руководством Фредерика Жолио-Кюри. Сегодня мы знаем, что это было далеко не праздное любопытство, ведь французские ученые вплотную приблизились к пониманию того, как же именно должен выглядеть атомный реактор, и даже попытались запатентовать одну из принципиальных схем конструкции атомной бомбы.

О большом потенциале довоенного атомного проекта харьковчан говорят и сравнительно недавно открывшиеся факты участия в нем самого… Льва Ландау. Судя по всему, несмотря на свое скептическое отношение, выдающийся теоретик сделал какие-то важные расчеты для высоковольтной бригады УФТИ именно в плане ядерной тематики.

Любопытно, что и после переезда в Москву с переходом в сектор теорфизики Института физпроблем АН СССР «гений Дау» не прерывал контактов с харьковскими учеными. Вполне возможно, что именно в конце тридцатых годов им и были завершены модельные расчеты, превратившие фантастическую атомную бомбу в реальный ядерный боезапас, изобретенный сотрудниками УФТИ…

Патриарх теоретической физики элементарных частиц с ожесточением мерил пространство своего кабинета, изредка останавливаясь перед полками и стеллажами, заполненными книгами и терракотовым антиквариатом. После нескольких стремительных бросков вдоль стен ученый замер над журнальным столиком и, взяв в руки только что прочитанную книгу, стал в задумчивости перелистывать страницы пьесы «Копенгаген» Майкла Фрейна.

Положив обратно томик в яркой суперобложке, Марри Гелл-Манн рассеянно подбросил в руке статуэтку и машинально прочитал на ее основании: «Крестному отцу кварков». Мимолетная улыбка тронула губы нобелевского лауреата – поистине это был подарок с тонким подтекстом, да еще и от самого Джона Арчибальда Уилера. Когда-то в Беркли этот удивительный теоретик из плеяды отцов-основателей квантовой физики и космологии организовал неформальную встречу, призванную помочь будущим историкам науки разгадать загадки героического периода Великой квантовой революции. Для этого всем прямым и косвенным участникам тех далеких событий была разослана просьба ответить на ряд вопросов о становлении новой науки двадцатого века, приведшей к лазерам, полупроводникам и… Хиросиме с Нагасаки. Тогда-то страстный коллекционер Гелл-Манн и получил посылку от Уилера со старинным мексиканским божком и кратким письмом с единственной просьбой – переговорить со своими давними знакомыми Паскуалем Йорданом и Фридрихом Хундом о немецком атомном проекте… Думал ли тогда открыватель кваркового микромира, сколько тайн откроется перед ним! Первое, с чем пришлось столкнуться Гелл-Манну, – это совершенно непримиримая позиция Йордана, яростно утверждавшего, что в Третьем рейхе атомный проект закончился полным успехом и созданием нескольких бомб, вполне готовых к применению, однако из-за предательства некоторых ученых сведения о проекте сначала попали к англичанам с американцами, а затем были вместе с готовыми ядерными устройствами использованы как разменная монета в торговле высших чинов СС за их жизнь и послевоенное благополучие.

Новый виток споров возник как дальний отголосок двух литературных событий. В 1993 году журналист Томас Пауэрс написал книгу «Гейзенбергова война», в которой утверждал, что Вернер Гейзенберг был тем, кто «взорвал нацистский проект ( создания атомной бомбы ) изнутри». Основываясь на этой книге, известный британский драматург Майкл Фрейн написал пьесу «Копенгаген», вскоре получившую одну из престижных литературных премий.

В центре пьесы Фрейна находилось известное в истории физики событие – встреча между Гейзенбергом и Бором, состоявшаяся в 1941 году в оккупированном немцами Копенгагене. В 20-е годы прошлого века Гейзенберг был учеником Бора, тогдашнего наставника и лидера всей атомной физики. В послевоенные годы Гейзенберг утверждал, что отправился к Бору, чтобы поделиться с ним своей тревогой в связи с возможным созданием и военным использованием атомной бомбы нацистами и рассказать о своем намерении сорвать эти планы. Однако истинное содержание их беседы все это время оставалось неясным для историков.

Сам Бор не хотел говорить о ней, однако известно, что после этой встречи он почему-то порвал практически все контакты с Гейзенбергом и в 1943 году, бежав из Дании, перебрался в Великобританию, а затем в США, в Лос-Аламос, где осуществлялся тогда американский проект атомной бомбы.

Вот уже свыше семи десятилетий историки атомной физики спорят, о чем же состоялся разговор между светилами науки, странным образом повлиявший на их ранее дружеские отношения. Много позже после публикации своих воспоминаний Гейзенберг предложил свою версию событий. Из его интерпретации следовало, что тогда он попытался дать понять своему другу и учителю, что германские физики-ядерщики во главе с ним самим, уже понимая реальную возможность создания атомного оружия и его опасность для человечества, будут саботировать усилия в этом направлении… Однако Бор не разобрался в его намерениях, не поняв или даже не захотев понимать немецкого коллегу.