И Попов - Пути в незнаемое

Прогресс…

Десять тысячелетий понадобилось, чтобы примерно в 1825 году число жителей планеты обозначилось миллиардом. Четвертый же миллиард прибавился — страшно подумать! — за пятнадцать лет, с 1961-го по 1976 год. Вы закончите чтение этого абзаца, а человечество тем временем увеличится еще на сто сорок два младенца. Пройдет год — дома, школы, работа требуются еще для пятидесяти миллионов. В двадцать первый век войдут шесть миллиардов, а может быть, и больше.

И потому каждый день жители Земли расходуют на пятнадцать тысячных процента больше энергии, чем накануне. И потому каждые тринадцать лет потребность в ней удваивается. Удваивается!!! Запущена цепная реакция: два, четыре, восемь, шестнадцать… Законы экологического равновесия этого совсем не предусматривали, природа точно и жестоко расправляется с живыми существами, которые вознамериваются присваивать больше энергии, чем позволяет пищевая цепь: Солнце — растение — травоядные — хищники… Чтобы преодолеть закон, опрокинуть в свою пользу, человек стал вгрызаться в недра, сжигать в минуту то, что Земля копила сотнями тысяч, миллионами лет.

Десять тысячелетий назад пища была тем единственным источником энергии, которым поддерживал свое существование человек, если не считать Солнца, которое его грело, да костра, на котором жарилась все та же еда.

Лишь пять тысячелетий мы пользуемся силой мышц лошади — этого двигателя, преобразующего энергию Солнца, запасенную в траве и овсе.

Триумфальное шествие дров — примерно пятнадцатое столетие нашей эры, они давали тогда людям три четверти всей энергии, бывшей в распоряжении человечества (впрочем, они не вышли из употребления и по сей день: в нашей стране, например, дров ежегодно заготовляют почти двадцать пять миллионов тонн, если пересчитать на условное топливо, — то есть на семь тысяч килокалорий тепла в килограмме).

С началом XX века бесспорный фаворит — уголь. На него приходилось теперь уже три четверти забот по снабжению калориями. Нефть робко жалась у порога, ее участие выражалось жалкими процентами, но спустя полсотни лет она стала центром притяжения, оттеснила уголь на второй план, поманила павлиньим хвостом своих разводов, а потом вдруг выяснилось, что век ее пугающе короток, а кладовые недр, оказывается, не бездонны…

Это стало для многих шоком.

Ведь люди были так захвачены ритмом машин!

провидел Верхарн атомный век, который, несмотря на свое название, оказался веком все-таки бензиновых и дизельных моторов. Тех самых моторов, по милости которых человечество стало залезать все более полной горстью в свой самый убогий карман.

И какой убогий! Топливный потенциал известных залежей нефти не достигает и трех процентов по отношению ко всем иным, реально доступным родникам энергии. В залежах угля — девяносто процентов отпущенных человечеству калорий. Но историю делают не боги, всезнающие и мудрые, а обыкновенные люди…

И люди придумали автомобиль! Удивительное ощущение власти над чем-то мощным и всесильным остро пронзило человеческое сердце. «Когда я еду на автомобиле, мне кажется, что неодушевленные предметы принимают более ясные очертания, а люди живут более напряженной жизнью, и быстрота движения не только не изглаживает этого, напротив, все кажется мне более рельефным. Он для меня дороже, полезнее моей библиотеки, где закрытые книги стоят на своих полках, и моих картин, которые, окружая меня и вися на стенах, кажутся мне чем-то мертвым с их однообразным небом и неподвижными деревьями, водой и людьми… Когда я еду на автомобиле, то у меня есть все это, и даже больше этого, потому что здесь все двигается, шевелится, проходит, меняется, мелькает, не имеет ни границ, ни конца…» — восторгался Октав Мирбо в те годы, когда автомашина была не просто жгучей новинкой, а чем-то вроде космического корабля.

До изобретения автомобиля, в эпоху угля, когда привычными деталями пейзажа стали силуэты паровоза и парохода, на улицах городов по-прежнему царила лошадь: ломовая телега, омнибус, наемный экипаж, собственный выезд… Бензиновый мотор подтянул до требований прогресса это отставшее транспортное звено. И что еще важнее, сделал труд водителя занятием общедоступным, демократическим. Для собственного выезда требовалось иметь конюшню, конюхов и кучера, — с приходом автомобиля все это становилось ненужным. Руль уравнивал на шоссе в своих правах всех, независимо от того, сколько денег они заплатили за свою машину, давал одинаковую — и очень большую! — свободу передвижения. Человек стал властелином пространства, быстро вертящиеся колеса спрессовывали время, — тяга к автомобилю стала одним из самых мощных влечений людей XX столетия.

«Шоссе. Длинная вереница автомобилей. В автомобилях, разумеется, люди. Этот едет, потому что он врач. Этот потому, что он ухаживает за девушкой. Этот продает электрические лампочки. А этот решил убить ювелира. Все они едут потому, что у них автомобили. Едут не они, едут автомобили, а автомобили едут потому, что они автомобили», — писал Эренбург в 1929 году.

Детище сына паровозного машиниста Бенца вырвалось на широкий простор. Это были те идиллические времена, когда автопромышленность мира выпускала каких-то три миллиона автомобилей в год, когда во всех странах не удалось бы насчитать и тридцати миллионов легковушек, грузовиков и автобусов…

Сегодня автозаводы планеты выбрасывают из своих недр ежеминутно пятьдесят два новеньких, сверкающих лаком и хромом чуда техники. На них уходит каждая пятая тонна стали, каждая вторая тонна свинца, каждые семь тонн каучука из десяти, выработанных мировой промышленностью. Экономическое здоровье многих стран зависит от самочувствия автомобильного бизнеса. А он, заботясь о своих доходах, меньше всего думал в прошлые годы о рациональном автомобиле. В блеске линий кузова, то каплеобразных, то нарочито угловатых, на всеобщее обозрение выставлялся Престижвосседающего за баранкой владельца. «Крейсеры шоссе» с их сотнями лошадиных сил под капотами поражали воображение европейца, впервые оказавшегося на американской автостраде.