Майкл Шермер - Небеса на земле. Научный взгляд на загробную жизнь, бессмертие и утопии

Хотя Уэбер и его Институт пересмотра истории в последние годы выпали из фокуса общественного внимания, самый видный ревизионист холокоста британский писатель Дэвид Ирвинг заявляет, что испытывает нечто вроде возрождения интереса к своей работе — впервые после проигрыша по иску к Деборе Липштадт о защите чести и достоинства. Тогда он практически исчез из виду после оглашения судебного решения, в котором утверждалось, что «Ирвинг по собственным идеологическим мотивам упорно и сознательно искажал исторические свидетельства и манипулировал ими; по той же причине он безосновательно представлял Гитлера в благоприятном свете, прежде всего в плане его отношения к евреям и ответственности за это; он активно отрицает холокост, является антисемитом и расистом и связан с правыми экстремистами, продвигающими неонацизм».

Один из экспертов со стороны защиты, знаменитый специалист по Второй мировой войне историк Ричард Эванс обвинил Ирвинга в искажении истории и подкрепил обвинение таким количеством документов, что их хватило на книгу с названием «Ложь о Гитлере» (Lying about Hitler) [408]. Тем не менее в начале 2017 г. Ирвинг сказал в интервью Guardian : «Интерес к моей работе растет в геометрической прогрессии последние два или три года». Американские подростки якобы смотрят его многочисленные лекции на YouTube-канале, «и эти молодые люди» говорят ему, что «не спят всю ночь за просмотром». Что интересует этих ребят? «Они выходят на связь, потому что хотят узнать правду о Гитлере и Второй мировой войне. Они задают всевозможные вопросы. Я получаю до 300−400 электронных писем в день. И отвечаю на все. Я выстраиваю с ними отношения» [409]. Интересно, знает ли кто-нибудь из них о виршах, которые Ирвинг пел своей маленькой дочери, когда «дети-полукровки» проезжали мимо них на прогулке (они записаны в дневнике Ирвина, вошли в материалы судебного разбирательства [410]и разошлись по интернету):

В неожиданно смешной и показательный момент судебного слушания Ирвинг оговорился и обратился к судье не «Ваша честь», а «мой фюрер» [411].

Союз крови и земли в трактовке сегодняшнего ультраправого расизма обнаруживается и у «14/88», белых революционеров-националистов, которые верят (и надеются), что расовый конфликт уничтожит Америку, расчистив место для возрождения белого национализма. Аббревиатура происходит от лозунга Дэвида Лэйна в 14 слов {36} : «Мы должны защитить само существование нашего народа и будущее для белых детей». Число 88 обозначает дважды повторенную восьмую букву алфавита — НН , «Heil Hitler» [412].

Вскоре после выборов 2016 г. Ричард Спенсер сказал, что победа Трампа — это «первый шаг, первый этап на пути к политической идентичности белых людей» [413]. Это замечание многое объясняет, поскольку перекликается с политикой идентичности, исповедуемой левыми несколько десятилетий, прежде всего в форме политкорректности, что особенно заметно в студенческих кампусах. В начале 2017 г. профессор международных отношений Уолтер Рассел Мид заметил:

Растущее сопротивление среди белых избирателей тому, что они называют «политкорректностью», и растущая готовность выразить свое собственное чувство групповой идентичности может напоминать расизм, но дело не обязательно в нем. Люди, которым постоянно твердили, что они расисты, поскольку положительно относятся к тому, в чем видят свою идентичность, могут решить, что они и есть расисты и что из этого нужно извлечь максимум возможного. Подъем так называемой Правой альтернативы по крайней мере частично коренится в этой общественной динамике [414].

Одержимость левых классифицированием людей по расе, вере, цвету кожи, полу, сексуальной ориентации, стране происхождения, предкам, религии, физическим или психическим отклонениям, состоянию здоровья, семейному статусу и т. п. имела негативные последствия. Относиться к людям не как к индивидам, оцениваемым по чертам характера, а видеть в них цвет кожи или принадлежность к любому из множества этих коллективов — это форма коллективизма, который в конечном счете усиливает расизм, фанатизм и предубежденность. То, что начиналось как благонамеренное стремление обуздать предрассудки и изменить образ мыслей, сделав людей более толерантными, преобразилось в полицию мысли, пытающуюся действовать тоталитарными средствами, приводящими к подавлению любого инакомыслия. В этом смысле ультраправое движение — закономерная реакция на так называемое регрессивное левое движение, которое лучше всего охарактеризовать как левую альтернативу . Как сказал редактор Wall Street Journal Зораб Амари в своей книге «Новые филистимляне» (The New Philistines):

Десятилетиями слыша, что обещание всеобщих прав — это ложь, что с групповой идентичностью в публичной жизни покончено, что западный канон — это сохранение Привилегированных Мертвых Белых Мужчин и что конфликт идентичностей бесконечен, многие люди на Западе выработали собственный вариант политики идентичности. В их требовании подтверждения своей правомочности есть логика. Если культура поощряет только отстаивание групповой идентичности (черных, женщин, квиров и т. д.), молчаливое большинство захочет свой кусок пирога. Оно тоже может проводить политику идентичности: ее название — белый национализм [415].

Что посеешь, то и пожнешь.

Сколько лет вы хотели бы прожить? Восемьдесят лет? Сто? Двести? Или пятьсот? Можете ли вы представить, что значит жить тысячу лет? Я не могу.

Большинство респондентов, отвечая на этот вопрос, говорят, что не хотели бы протянуть дольше сегодняшней средней ожидаемой продолжительности жизни. Это очередной пример отклонения в сторону статус-кво — нашего эмоционального предпочтения всего привычного [416], а ожидания продолжительности собственной жизни коррелируют со средней для нашего поколения. Например, в 2013 г. в ходе опроса Pew Research Center 60 % из 2012 совершеннолетних американцев ответили, что не хотели бы жить дольше 90 лет, 30 % — что предпочли бы уйти в 80 лет. Эти результаты не зависят от дохода, веры (или неверия) в загробную жизнь и (в некоторых случаях) даже ожидаемых открытий медицины. В ответ на предположение, что «новые методы лечения могут замедлить процесс старения и позволить среднему человеку жить на десятки лет дольше, как минимум до 120 лет», незначительное большинство (51 %) ответили, что лично они не хотели бы такого лечения и что это было бы «противоестественно» и «плохо для общества» [417].