Патрик Дж О’Рурк - Адам Смит «О богатстве народов»

Смит часто деперсонализировал Бога, используя слово природа. Часто, но не всегда. В «Теории нравственных чувств» Смит, написав, что «творения природы… похоже, все стремятся к увеличению счастья и предохранению от несчастья», продолжил предложением, что когда мы препятствуем этим творениям природы в их стремлениях, мы «делаем себя, если можно так выразиться, в некоторой степени врагами Бога».

До какой степени Адам Смит был образцовым христианином, определить еще сложнее. Хотя и в самом христианском учении говорится о том, что никого нельзя по праву назвать таковым. Один современник Смита, любитель сплетен Джон Рамсей, назвал Смита «удручающе немногословным» в том, что касалось религиозных вопросов, но также рассказал, что во время священной мессы Смита обычно видели с открытой улыбкой на лице. (А что, разве в этом есть что-то странное?) В опубликованных текстах Смита я обнаружил только одно непосредственное упоминание Иисуса Христа, и это упомянутые вскользь «… заповеди нашего Спасителя…» Но это написано уважительно, с большой буквы. Возможно, Смит думал, что значимость христианской веры очевидна каждому, без дополнительных наставлений.

В последней редакции Смит удалил из «Теории нравственных чувств» длинный теологический параграф, полный христианских обоснований воздаяния за достойные и недостойные дела. Дело было в том, что этот пассаж, в совокупности с похвальной речью Дэвиду Юму, вызвал, метафорически выражаясь, стероидную ярость мускулистых христиан девятнадцатого века. Как сообщают, Смит пошел им на встречу и вырезал оскорбительно звучащий пассаж, объяснив, что он был «неуместен, и в нем не было необходимости». Возможно, так оно и было. Его основной темой было наше личное желание воздаяния, — а это вопрос, по сути своей, далекий от помыслов о божественном. Но у Адама Смита, как нам известно, были свои взгляды на божественный промысел. Например, Смит почти определенно отметил бы, что эволюция является разумным замыслом.

Смит снова и снова выражал свое безразличие к метафизике. Хотя когда он стал профессором Университета Глазго, то подписал Вестминстерское исповедание веры, подтверждающее его принадлежность к пресвитерианской церкви. Предположительно, подпись все еще была в силе, когда он принял титул ректора тридцать шесть лет спустя. Адам Смит не был первым, кто предпочитал не распространяться о своих религиозных взглядах — или, может быть, просто находил эту тему слишком скучной, чтобы о ней размышлять. «Природа, — говорил он, — не предписывала нам сделать такого рода возвышенные медитации главным делом и занятием нашей жизни».

Все это вовсе не говорит о том, что Смит был религиозным скептиком — разве только о том, что он был настолько скептичен, что со скепсисом относился и к скептицизму. Смит следовал логике «глубокого личного неубеждения». «Приведен к заключению, но не убежден», — произнес Смит, после того как проиграл в дебатах в одном из клубов в Глазго. Если он и не отрицал религию, то отрицал религиозность и заявлял, что это попросту глупо, когда «публичное и личное поклонение божественному представляют единственной добродетелью, достойной вознаграждения или освобождения от наказания в будущем».

Смит не верил в аскетизм и «тех черствых и меланхоличных моралистов, которые постоянно попрекают нас за наше счастье». У него также были сомнения по поводу стоицизма и «совершенного бесстрастия, которое нам предписывают стоики, убеждая не только умерить, но и вырвать с корнем все наши личные и пристрастные чувства». Он называл это «черствой, тупой нечувствительностью к событиям человеческой жизни».

Смит уважал Юма, но удивлялся утилитарным взглядам, которых придерживался Юм. Смит писал, что если принять утилитаризм всерьез, то «у нас не будет других причин восторгаться человеком, кроме тех, что сродни причинам, по которым мы хвалим удобный и добротно сделанный комод».

Адам Смит не доверял ни одной форме казуистики или софистики и тем ловким и ложным обоснованиям, которые хитроумная, но пустая игра слов может подвести под любые пороки и недостойные дела. Смит писал, что человек, который учит казуистике (юрист, эксперт по связям с общественностью* лоббист, стратег и имиджмейкер политических кампаний) — это всегда человек крайне ненадежный, который серьезно и по доброй воле стремится обмануть других, но в то же самое время хочет польстить себе, что он действительно говорит истину.

Смита не впечатляло большинство философов. И особенно его не впечатляли такие, о которых он высказался в одном из комментариев, перефразируя Цицерона: «Наверное, нет такой бессмыслицы… которую когда-либо не утверждал кто-нибудь из философов». «Философы, — писал Смит, — склонны лелеять с особой нежностью странное пристрастие рассматривать со всех возможных сторон минимальное количество принципов, как будто именно это наилучшим образом демонстрирует искушенность и изощренность их ума». (Он приводил в пример Эпикура, но… буду ли я неправ, если скажу, что едва ли он сам мог удержаться от такого подхода к делу?) По мнению Смита, в философии было что-то тщеславное: «Люди любят парадоксы, и еще больше любят создавать видимость понимания того, что превосходит понимание обычных людей». Многие высказывания Смита можно назвать чуждыми и даже враждебными философской точке зрения: «Философские обоснования… хотя они зачастую могут привести в замешательство и усложнить понимание, но все же не способны разрушить ту необходимую связь, которую Природа установила между причинами и следствиями». Хотя порой Смит сомневался в однозначности разума: «Абсурдно и непостижимо представление, что понимание и различение верного и ошибочного могут быть изначально порождены одним лишь чистым разумом».

Адам Смит замыслил и во многом претворил в жизнь монументальный проект по улучшению каждого аспекта человеческого существования. Скептицизм мало кто посчитал бы набором строительных инструментов. Возможно, единственным философом, пытавшимся создать нечто хорошее с помощью скептицизма, был Сократ — если вы считаете философию Платона достаточно хорошей. Адам Смит считал: «Сочинения Платона… столь одухотворены его верой и любовью к человечеству». Но в «Богатстве народов» нет ничего, подобного абсурду Океании, Утопии или того же «Государства», в котором говорилось, что «гимны богам и восхваления великих людей — единственная поэзия, которая может быть признана в нашем Государстве» (Книга 10). И хотя Адам Смит был скептиком, в «Богатстве народов» и «Теории нравственных чувств» нет и тени того пессимизма, которым отмечены античные скептики — такие, как Пиррон из Элиды, Аркесилай, или Энесидем (которые возможно и были пессимистами только потому, что верно предполагали — никто не потрудится сохранить их работы или как следует запомнить их имена).