Джерри Койн - Эволюция: Неопровержимые доказательства

Таким образом, у нас нет ни малейших причин воспринимать себя как марионеток, дергающих ручками и ножками на веревочках эволюции. Да, возможно, отдельные аспекты нашего поведения закодированы генетически и постепенно сформировались у наших предков – обитателей саванны – в результате естественного отбора. Но гены еще не судьба. Генетики хорошо усвоили один урок, который, похоже, не отложился в сознании широкой публики, чуждой науке. Урок этот таков: «генетический» не означает «неизменный». На экспрессию генов могут повлиять самые разные факторы окружающей среды. Например, сахарный диабет первого типа – это генетическая болезнь, но ее пагубное воздействие можно существенно уменьшить небольшими дозами инсулина: это вмешательство окружающей среды. Близорукость у меня наследственная, но не причиняет мне затруднений благодаря очкам. Точно так же нам по силам унять свой непомерный аппетит по части шоколада или мяса при помощи силы воли и занятий в группе по контролю веса, а институт брака прошел долгий путь к тому, чтобы ограничивать склонность мужчин к промискуитету.

Эгоизма, аморальности и несправедливости в мире по-прежнему в избытке. Но присмотритесь повнимательнее, и вы увидите также бесчисленные поступки, говорящие о доброте и альтруизме. Возможно, и в том и в другом варианте поведения есть составляющие, которые коренятся в нашем эволюционном наследии, но в большой степени эти поступки – вопрос выбора, а не генов. Жертвовать на благотворительность, отправляться волонтером в страны третьего мира, чтобы искоренять болезни, тушить пожары ценой огромного личного риска, – ни один из этих поступков мы не совершаем под прямым воздействием эволюции. И с течением времени, несмотря на то что ужасы наподобие «этнической чистки» в Руанде или на Балканах все еще происходят, мы видим, что по всему миру возрастает стремление к справедливости. Во времена Древнего Рима лучшие умы в истории человечества считали, что сидеть и смотреть, как люди буквально не на жизнь, а на смерть сражаются между собой или с дикими зверями, – это превосходное развлечение. Сейчас на планете нет ни одной культуры, в которой подобное времяпрепровождение не сочли бы варварством. Точно так же когда-то во многих культурах были нормой и важной частью жизни человеческие жертвоприношения. К счастью, и они исчезли. Во многих странах равноправие мужчин и женщин сейчас воспринимается как данность. Более богатые народы осознают, что обязаны помогать, а не эксплуатировать народы победнее. Нас стало больше волновать обращение с животными. Весь этот перечень не имеет ничего общего с эволюцией, потому что перемены происходят слишком быстро, чтобы быть вызванными нашей генетикой. Следовательно, ясно, что, каково бы ни было наше генетическое наследство, оно не смирительная рубашка, которая навеки сковывает нас и заставляет вести себя так же, как наши звероподобные предки. Эволюция говорит нам о том, откуда мы пришли, а не куда нам идти.

И хотя эволюция действует бесцельно и материалистично, это вовсе не означает, что наша жизнь лишена цели. Мы определяем свои цели, смысл жизни и мораль – кто путем религиозной мысли, кто светским. Многие из нас находят смысл жизни в работе, семье, призвании. Утешение и пищу для размышлений мы черпаем в музыке, изобразительных искусствах, литературе и философии.

Многие ученые получают огромное духовное удовлетворение, размышляя о чудесах Вселенной и о нашей способности осмысливать их. Альберт Эйнштейн, которого зачастую по ошибке считают традиционно религиозным человеком, тем не менее воспринимал изучение природы как духовный опыт:

Прекраснейшее из того, что мы можем испытать, таинственно. Это фундаментальное чувство, которое стоит у колыбели подлинного искусства и подлинной науки. Тот, кто не знает этого и не способен более поражаться, испытывать чувство изумления, подобен мертвому, погашенной свече. Религию породило ощущение тайны, хотя и смешанное наполовину со страхом. Знание о существовании чего-то таинственного, во что мы не можем проникнуть, о проявлениях фундаментальнейшей причины и самой сверкающей красоты, которые доступны нашему рассудку только в самых элементарных формах, – именно это знание и это переживание образуют поистине религиозное ощущение; в этом смысле и только в нем одном я подлинно религиозный человек… Для меня достаточно вечной жизни и даже ограниченного представления о чудесном устройстве реальности вместе с целеустремленными попытками постижения части, пусть и сколь угодно малой, разума, который проявляет себя в природе [59].

Черпать свою религиозность в науке также означает принимать сопутствующее ей чувство смирения перед Вселенной и мысль о том, что мы вряд ли когда-нибудь узнаем все ответы. Одним из таких смиренных стоиков был физик Ричард Фейнман:

Мне не обязательно знать ответ. Меня не пугает неведение, я не боюсь затеряться в таинственной Вселенной без всякой цели, а возможно, насколько я могу судить, именно таково устройство мира. Но меня это не пугает.

Но не стоит ожидать подобного отношения от всех поголовно и не стоит предполагать, что «Происхождение видов» вытеснит Библию. Сравнительно немного найдется тех, кто способен черпать неизменное утешение и поддержку в чудесах Вселенной; и еще меньше на свете тех, кому дарована привилегия что-то прибавить к этим чудесам благодаря собственным изысканиям. Британский романист Иэн Макьюэн сокрушается, что науке не удалось заменить традиционную религию:

Наша светская и научная культура не заменила и даже не составила конкуренцию этим взаимно несовместимым, сверхъестественным системам мышления. Научному методу, скептицизму или рационализму в целом еще только предстоит отыскать всеобъемлющий голос, который был бы настолько мощным, простым и притягательным для всех, что смог бы состязаться со старыми сказками, придающими смысл человеческой жизни. Естественный отбор – это сильное, красивое и экономичное объяснение жизни на Земле во всем ее разнообразии, и, возможно, в нем содержится зародыш нового, конкурентоспособного мифа о сотворении мира, который превзойдет старый, потому что будет правдив. Но этот миф еще только ожидает своего вдохновенного составителя, своего певца, своего Мильтона… Разум и миф пока что продолжают пребывать в тесном и неловком соседстве поневоле.

Конечно, я не претендую на роль Мильтона от дарвинизма. Но по крайней мере мне по силам попытаться хотя бы рассеять заблуждения, которые отпугивают широкую публику от эволюции и от того, чтобы владеть потрясающим знанием, что жизнь во всем ее изумительном разнообразии произошла от одной-единственной простой воспроизводящейся молекулы. Величайшее из этих заблуждений состоит в уверенности, что, принимая эволюцию, мы будто бы каким-то образом подорвем основы общества, сокрушим мораль, начнем вести себя как звери, и выпустим в жизнь новое поколение Гитлеров и Сталиных.