Мария Шкатулова - Черное платье

Ведь он совсем было уже поставил на ней крест, на Наташе, а тут так кстати с щенком ее беда приключилась. И с квартирой как повезло. Все могло бы быть разом, и квартира, и жена. Одно только плохо — наркомана этого воспитывать придется. Ну, ничего, ничего: пусть только выйдет за него, а там поглядим. Завтра же он с ней и поговорит.

На следующий день, в воскресенье, часов в двенадцать, Виктор позвонил к Людмиле Ивановне.

— Здравствуйте, мамаша, я ваш сосед из тридцать девятой квартиры…

— Здравствуйте, — Людмила Ивановна доброжелательно взглянула на него.

— Разрешите, мамаша, посмотреть, как у вас проводка проходит, а то я ремонт делаю, так вот боюсь, как бы мне не напортить вам чего.

— Проходите, смотрите, что нужно.

Они вошли в кухню.

— А кран-то у вас, я смотрю, течет, — сказал Виктор.

— Течет, течет, что ты будешь делать… Сантехник приходил, говорит, менять надо.

— Так давайте я вам починю.

— Да неужто почините? Неудобно как-то…

— Неудобно, мамаша, левой рукой правое ухо чесать… Инструменты у вас есть?

Людмила Ивановна бросилась доставать ящик с инструментами.

— Есть, все есть. Муж, покойник, все инструменты хранил, все сам делал.

— Давно умер-то? — Виктор перекрыл воду и занялся краном.

— Давно. Восемь лет.

— И что же вы, одна живете?

— Одна, одна живу.

— Пенсию получаете?

— А как же, получаю.

— Пенсия-то, небось, маленькая?

— Мне хватает.

— А дети есть?

— Нет, милый, детей Бог не дал.

— Ясно… Ну вот, мамаша, ваш кран. Больше ничего не надо починить?

— Ой, спасибо вам, ой, спасибо! А то сантехник говорит — менять. А менять…

— Больше-то ничего не надо починить?

— Ой, да как же я, неудобно…

— Что вы, мамаша, все неудобно да неудобно. Я же вам сказал, что неудобно делать? Правильно. Мы ж с вами соседи, помогать друг другу должны.

— Должны, сынок, должны. Вот, видно, судьба такая: везет мне на соседей. В вашей квартире такие хорошие люди жили! Вот уехали, а я никак не привыкну. Посмотри, милый, выключатель у меня плохо работает…

Виктор вошел следом за Людмилой Ивановной в комнату и сразу же в центре стола под маленькой стеклянной вазочкой увидел сложенные вдвое листочки бумаги. И по тому, как выглядели эти листочки, сразу понял, что ему повезло.

— Ну, мамаша, показывайте ваш выключатель.

— Вот, старый уже. То работает, то не работает — замучилась.

— Это я, мамаша, вам починю. Отвертку несите. Отвертка у вас есть?

— Есть, есть, все есть. Смотри, чтоб током тебя не убило.

— Не волнуйтесь, мамаша, нас не убьешь. Несите отвертку-то, — и вслед ей добавил: — Может, у вас и шурупы найдутся?

— Пойду поищу.

— Вы мне сперва отвертку дайте, а потом ищите!

— Несу, несу, — Людмила Ивановна торопливо вышла из комнаты.

Виктор подошел ближе к столу. Да, он угадал: эти листочки оставил француз. И сейчас он узнает все, что ему нужно, не задавая лишних вопросов.

Людмила Ивановна вернулась с отверткой. Виктор отключил свет, отвинтил выключатель, сел за стол и попросил принести ему газету. Людмила Ивановна опять вышла. Он приподнял скатерть, отодвинул вазочку, как будто она ему мешала, и слегка раскрыл свернутые листочки. И опять ему повезло: на одном из них он увидел написанные крупным почерком адрес и телефонные номера. Значит, его-то и надо вытащить… Старуха все равно ничего не заметит, а заметит, так сделать ничего не сможет: ничего не знаю, не брал, не видел, да и зачем ему это? А остальное — прочитать, пока старухи не будет в комнате.

— Вот ваш выключатель, мамаша. Включается, выключается: все как надо.

— Ой, сынок, как и благодарить-то тебя, не знаю!

— Ничего, мамаша, как-нибудь и вы мне пригодитесь.

— Пригожусь, сынок, пригожусь. Спасибо тебе.

— Да и вам спасибо, мамаша. Всё, пошел.

Людмила Ивановна закрыла за ним дверь, вернулась в комнату, пощелкала выключателем, поправила скатерть, потом взяла в руки листочки, оставленные Филиппом, подошла к комоду и убрала их в старую жестяную коробку из-под конфет, в которой хранила паспорт и квартирные книжки.

Отпевание состоялось в церкви Воскресения Христова на Ваганьковском кладбище сразу после утренней литургии. До Наташи как сквозь пелену доносились слова молитвы: "Бог наш Иисус Христос… властью данною… примите Духа святого… да сотворит через меня прошение… словом или помышлением… от всех вины и узы да разрешит его… и да простит ему человеколюбия ради своего… молитвами пресвятые и пре-благословенные… владычице нашей Богородице и присной Девы Марии… святых славных… и всех святых… Аминь". Дьякон кадил с четырех сторон гроб, царские врата, потом народ. Началось прощание. Когда Наташа шагнула к гробу, ей показалось, что ее поддерживают чьи-то руки. Она наклонилась над лицом матери и прикоснулась губами к бумажному венчику на лбу. И опять как сквозь туман различила слова молитвы: "Снятый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй н-а-а-а-с…" Потом крышку заколотили и гроб вынесли.

Порывы ветра бросали в лицо капли дождя и вырывали из рук зонты. "Бог дал, Бог и взял", — услышала Наташа у себя за спиной. "Дал, взял, — подумала она, — зачем все это?.."

Могильщики спешили из-за дождя и энергично работали лопатами. Комья сырой земли с глухим стуком ударялись о крышку гроба. Когда могила была почти полностью засыпана, под остатками вырытой земли показался увядший букет. Один из рабочих подцепил его кончиком лопаты и отбросил в сторону. Потом могилу покрыли цветами и установили дощечку с именем. Все было кончено.

Дождь перестал. Все как по команде сложили зонты и, перешагивая через лужи, потянулись к выходу.

На поминках хлопотала дочь тети Нины, Татьяна. Стол был накрыт: все расселись, предвкушая удовольствие от выпивки и горячей пищи после дождя и пронизывающего ветра. Помянули покойницу. Виктор выпил водки и, посматривая на Наташу, с аппетитом принялся за еду. Наташа сидела молча, не притрагиваясь к тарелке, едва пригубив налитое ей вино. "Наташа, поплачь, — причитала тетя Нина. — Поплачь, тебе легче будет".

Но Наташа не плакала — у нее не было слез.

Виктор был доволен. Все прошло хорошо: и отпевание, и похороны, и поминки. Он все организовал сам: договорился со старостой, чтобы гроб поставили на ночь в церковь, заказал автобус, купил продукты, выпивку. Только готовку для поминок взяла на себя эта родственница, Татьяна. Ему нравилось, что она называет его Витей и обращается к нему как к члену семьи:

"Где у вас это? Куда вы кладете то?" Интересно, за кого она его принимает?

Когда Наташа под конец поминок расплакалась и про цветы какие-то завялые стала вспоминать и все говорила, что хочет на кладбище опять ехать, искать их неизвестно зачем, эта Татьяна шепнула ему: "Витенька, вы ведь побудете с ней? Ей одной сейчас оставаться нельзя". Куда там, останешься! Сказала, что хочет быть одна, и никого не захотела даже слушать: ни тетку, ни сестру. Хочу быть одна — и все тут. Плохо, конечно, что из-за смерти старухи он с ней так и не поговорил. Но ничего: француз послезавтра уедет, телефона ее у него нет и не будет, потому что соседке из сороковой квартиры он ничего о смерти матери не сказал, хотя Наташа и просила его об этом. Забыл, что ж поделаешь? Ему было не до соседки. Впрочем, Наташа о ней и не вспомнила. Плохо, конечно, что после поминок она не захотела, чтобы он остался, но ничего, он потерпит: ей теперь от него деваться все равно некуда.