Ольга Приходченко - Я и ты

Однако поначалу мое внимание привлек не храм вокала и памятник всемирного наследия, для открытия которого прибыла сама британская королева Елизавета Вторая, а многоэтажный дом напротив входа в пассажирский порт с совершенно ровной отвесной стеной. По ней ловко, с примитивной страховкой взбиралась пара любителей-скалолазов. Стоявшие рядом полицейские взирали на это без всякого интереса, наверное, для них это не новость, обыденное явление. Головная боль у них по соседству – ажурный мост Харбор-бридж через залив, ставший широко известен всему миру своей грандиозной иллюминацией в миллениум, когда одновременно засветились сто семьдесят тысяч разноцветных лампочек. Находятся же такие бесшабашные, которые по его конструкциям с той же ловкостью и быстротой, как те «стенолазы», карабкаются на самый верх и оттуда сигают в воду. Надо еще поймать момент и умудриться найти свободное пространство, поскольку по заливу практически беспрерывно туда-сюда снуют экскурсионные и рейсовые пароходики, катера, лодки, паромы, связывающие разные районы города. Это похлеще Кебрады в мексиканском Акапулько, там-то высоковато, а здесь раза в три, наверное, выше… И вообще, как эти сумасшедшие и отчаянные сюда пробираются, все же огорожено колючей проволокой?

Сидней вообще привлекает смешением ярких архитектурных стилей – дышащие историей и полностью реконструированные в канун Олимпиады старинные здания прекрасно дополняются прямоугольниками и цилиндрами современных небоскребов. И всю эту гармонию смешения веков венчает Тауэр, величественная и медленно вращающаяся обзорная башня и одновременно телевышка на углу Питт и Кинг-стрит, кажется, третья по высоте после Торонтской и нашей Останкинской. Кстати, сколько сочувственных слов соболезнования услышал я по поводу пожара в ней, в том числе и из Международной федерации высотных башен. Оказывается, есть и такая, она объединяет подобные сооружения во всем мире и расположена как раз в столице Олимпиады-2000. Впечатлений, конечно, побывав на Тауэре, вынес массу, вот только никак не лезло в горло мясо кенгуру, которым меня хотели угостить. И не потому, что оно показалось чересчур жестким, не это ли бедное животное я видел в национальном зоопарке Таронга, самом большом в мире… Не ведаю, чем провинилось кенгуру, что его не только зажарили на вертеле, но и вместе со страусом лишили права стать внутренними олимпийскими символами. С ними же, по сложившейся традиции, отождествляют Австралию, но теперь за них это делали ехидна Милли, кукабара Олли и утконос Сидни.

И все-таки особый колорит Сиднею придает океан, точнее, изрезанные множеством заливов и бухт живописные берега и сплошные многокилометровые и абсолютно чистые (никаких выгулов собак) песчаные пляжи. На один из них, самый известный и популярный, Бандай, я выбирался довольно часто, совмещая, что называется, приятное с полезным. Тут кипели олимпийские страсти на турнире по пляжному волейболу. Охлаждал я их бултыханием в океанских волнах. Не меньшую бурю эмоций вызывала и яхтенная регата.

Яхтсмены – романтики моря и вечные труженики. Едва ли не с рассветом колдуют над своими суденышками – драят, полируют, в сотый раз проверяют всю оснастку. Их ладони изрезаны веревками, кожа задубела, от въевшейся в нее соли приобрела беловатый оттенок.

Ровно в полдень зазвучит сигнал, и несколько сотен этих суденышек полетят, словно расправив крылья, в открытый океан в поисках победного ветра.

Я приехал сюда с утра пораньше в надежде побродить в тишине, спокойно осмотреться, прочувствовать предстартовую атмосферу, а затем понаблюдать за регатой и с катера, и, вооружившись биноклем, с высоких холмов упомянутого уже зоопарка. Представляете: вокруг поют птицы, рычат тигры и львы, а перед тобой, внизу, будто на ладони, мирное морское сражение, окрашенное во все разноцветье парусов. Да и вообще, кажется, что на весь Сидней, а не только на Опера Хаус, наброшен один гигантский парус – столько здесь спортивных судов, шхун, яхт всех олимпийских классов да и тех самых обыкновенных лодок и катерков, именуемых здесь ферри.

Итак, теплый, градусов двадцать пять, день. Даже не верится, что это ранняя весна. На отливающем голубизной небе ни облачка. Сгонять бы снова на Бандай, но у волейболистов-пляжников выходной. Доезжаю до Питт-стрит, а дальше, будьте добры, ножками. Пешеходная зона. Только достаю фотоаппарат, чтобы сделать первые кадры, как замираю от шума над головой. Из-за угла на уровне крыш на меня по монорельсу, изворачиваясь, наплывает трамвай с тремя небольшими вагончиками. Как он умудрился вписаться в это узкое уличное пространство! В Гайд-Парке, который отличается от лондонского тем, что здесь не митингуют, а по-настоящему отдыхают, расположившись прямо на зеленой травке вокруг фонтана Арчибальди, замечаю немало пожилых людей, одетых одинаково: в модные еще недавно у нас серые брюки и темно-синие пиджаки.

Сфотографировавшись у памятника капитану Джеймсу Куку, они вскоре стройной колонной, демонстрируя удивительную, не по возрасту, выправку, бодро зашагали к центру. Из любопытства последовал за ними и в итоге очутился на площади Мартина, у Мемориала, где в окружении трех национальных флагов в чаше, подобной олимпийской, горит огонь памяти австралийцев, погибших в прошлом веке в различных сражениях. Здесь же небольшой музей, несколько стендов посвящены Второй мировой войне. Я раза три обошел их в поисках упоминания о Советском Союзе. Ни на одном ни слова.

– Сэр, почему так? – спрашиваю пожилого экскурсовода, которого отловил у фотостенда с высадкой десанта союзников в Нормандии летом 1944 года.

В ответ лишь пожимание плечами.

Позже одна бывшая наша соотечественница, как и Хелен, тоже рожденная в Москве, рассказала мне, как с внуками смотрела по телевидению «Неизвестную войну».

– Вдруг внуки, они уже не малые дети, спрашивают: бабушка, американцы, англичане – понятно, но при чем тут русские, разве они победили Гитлера? Мне стало неловко. Пришлось популярно объяснить то, о чем им забыли сообщить в школе. Вот так-то… Ну, хорошо, мои внуки теперь это будут знать, а остальные дети?

Рядом с Мемориалом возвышался монумент, который я почему-то – наверное, по аналогии с нашим прошлым – сразу назвал «Человек с ружьем и Матрос Железняк». Тут-то и выяснилось: застывшие в камне по стойке «смирно» и слитые в единую скульптурную композицию пехотинец и моряк символизируют для австралийцев то же самое, что для нас могила Неизвестного солдата и Неизвестного матроса, а группа ветеранов – это не кто иной, как офицеры королевского флота. Они пришли сюда, завершая, как сказали бы мы, недельную вахту памяти всех погибших моряков.