Полина Чех - Александр Столетов

«Так как студентам было воспрещено участие во всех тайных обществах, хотя бы и не задававшихся преступными целями, то участие в землячестве уже само по себе являлось преступлением, – объясняет Герье. – Между тем, землячества давно существовали при Московском университете и раньше не преследовались».

Прогрессивные преподаватели стараются сделать все, чтобы вернуть сосланных студентов. В их числе Столетов, Тимирязев, Марковников. Профессора собираются на квартире и составляют там петицию московскому генералу-губернатору великому князю Сергею Александровичу. В ней они требуют возвращения студентов и осуждают произвол властей. «Многие из высылаемых, – сказано в ходатайстве, – как достоверно известно, не только не желали беспорядков, но и всеми силами старались успокоить волнения между студентами, вызванные приговором Правления от 1-го декабря; в числе пострадавших находится немало студентов, подававших большие надежды своими успешными занятиями; вина их заслуживает снисхождения, так как принадлежавшие к землячествам студенты могли считать эти общества негласно разрешенными и, наконец, их поступок принадлежит университетскому суду, а не полицейской каре».

Великий князь пересматривает приговор правления. Большинство студентов оправдывают, из 49 высланных человек 11– разрешают сразу же вернуться к учебе, 25 увольняют, но с правом поступать куда-либо еще, и лишь 13 исключают из университета с лишением права учиться или преподавать где-либо еще.

Правление университета в ярости: через их приговор просто перешагнули! Это послужило для них поводом к осуществлению кампании против петиционеров, «которых они решили доконать по пословице „Не мытьем, так катаньем“», – горестно замечает Герье.

Сначала на одном из заседаний ректор заявляет о своем уходе. Но это не возымело должного эффекта отставки всей административной верхушки университета, которого Некрасов добивался. И тогда ректор и правление ходатайствуют о привлечении к ответственности авторов петиции. Царская охранка доносила:

«Такой образ действий со стороны профессуры, подрывая в корне ту дисциплину и уважение к администрации университета, без которых немыслим никакой порядок в учебном заведении, ясно указывает на существующее среди профессуры нежелательное течение, результатом коего не раз уже были беспорядки. Я имею честь покорнейше просить Ваше Сиятельство, не признаете ли Вы возможным обратить свое особое внимание на профессуру Московского университета, которая из-за популярности своей уже несколько лет подряд старается игнорировать инспекцию, возбуждая тем самым молодежь; результатом подобного направления и являются только что окончившиеся беспорядки. Следовательно, корень нежелательного и уже несколько лет возникшего направления в университете лежит не в одних землячествах, но также и в направлении профессуры. Что многие из профессоров далеко не безучастны к деятельности землячеств, на это у меня имеется немало фактов <���…>. В последние годы студенты устраивали так называемые вечеринки с профессорами, на коих велись подчас очень откровенные беседы, так что такие вечеринки старались держать в тайне, собираясь на них с такими предосторожностями, что можно было бы подумать, что это собирается сходка для беседы с каким-либо крайним революционным деятелем, имеющим очень серьезные поручения». На таких «вечеринках» часто бывали Столетов, Тимирязев, Марковников, Сеченов и другие передовые профессора.

Петиция 42 профессоров великому князю. 1894 год.

Из-за той петиции попечитель делает выговор 42 профессорам и выдвигает ряд обвинений, а Делянов объявляет их действия «противозаконными» и еще раз предупреждает, что в случае повторения таких волнений они будут нести полную ответственность за «дальнейшее брожение среди учащейся молодежи».

Столетова признают одним из «зачинщиков». Из-за выступлений в пользу революционной молодежи правительственные круги считают его «красным» и именуют «агитатором». На него постоянно доносят и жалуются царским властям и даже устанавливают негласный полицейский надзор.

Тимирязев рассказывал своему сыну о «совершенно дикой сцене, которая разыгралась в профессорской комнате (где выставлялись новые журналы, полученные университетской библиотекой и где профессура проводила время между лекциями)». «Один из наиболее правых, реакционно настроенных профессоров, юрист граф Комаровский, в этой комнате рассказывал о своей последней беседе с министром просвещения: „Ну, господа, теперь мы можем быть спокойны, никаких студенческих беспорядков больше не будет. Министр мне сказал, что при первой же попытке со стороны студентов вот этот молодчик (он при этом кивнул головой в сторону Столетова) вылетит из Университета…“»

Из-за всего пережитого здоровье Столетова совсем расшатывается. С горечью говорит он Тимирязеву: «Бывали у меня неприятности и похуже, да и силы были не те».

Он составляет учебник «Введение в акустику и оптику», работает в лаборатории, но люди начинают замечать: профессор как-то осунулся, ослабел. Его прямая спина уже слегка согнулась, он все реже появляется на людях – не ходит в театры, на обеды. Многие сторонятся его, боясь навлечь на себя гнев начальства за дружбу со Столетовым. Александр Григорьевич становится нервным, уходит в себя, общается лишь с очень тесным кругом людей, которые остаются верны до самого конца. Поздние вечера Столетов проводит за книгами, читает «Отверженных» Гюго, «Записки и дневник. Моя повесть о самом себе и о том, чему свидетелем я был» Никитенко. В этом рассказе профессора, талантливого человека, мало-помалу впавшего в пессимизм, Александр Григорьевич, очевидно, находит себя.

«Какая-то печать гнетущего, глубоко затаенного нравственного страдания легла на все последние годы его жизни, – вспоминает Тимирязев, – как будто перед ним вечно стоял вопрос: почему же это везде, на чужбине и в среде посторонних русских ученых встречал он уважение и горячее признание своих заслуг и только там, где, казалось, имел право на признательство, там, где плоды его деятельности были у всех на виду, ему приходилось сталкиваться с неблагодарностью, мелкими уколами самолюбия, оскорблениями. Но он еще крепился, пытаясь стать выше „позора мелочных обид“».

Весной 1895 года приходит известие, что дело с физическим институтом наконец-то получает ход: приходит предложение составить смету на постройку института. Столетов и Соколов обрадованно проводят время за вычислением нужных сумм. Но дело снова заглохло. «Нет, не придется мне строить физический институт…» – вздохнув и пожав плечами, говорит Столетов Соколову.