Владимир Губарев - Мстислав Келдыш

Августовскую сессию ВАСХНИЛ открыл своим докладом «О положении в биологической науке» академик Лысенко. Уже в первых фразах своего доклада он дал понять, что получил добро от самого вождя.

Не имеет смысла пересказывать, какая вакханалия творилась в зале заседаний. Это был разгром генетики, торжество Невежества над Разумом. Пожалуй, впервые после мракобесия Средневековья и инквизиции столь масштабно уничтожались ученые. Нет, их не сжигали на кострах и не пытали физически, но моральное уничтожение было полным.

Приведу лишь два документа из сотен.

Первый я выбрал специально. И тому есть причина. Меня один из читателей обвинил в том, что я преувеличиваю роль Дубинина в нашей науке, мол, он не подвергался сильному остракизму на сессии ВАСХНИЛ. Этот человек написал мне длинное письмо, где доказывал свою правоту. Подпись меня удивила: автором письма был сын доктора биологических наук И. Е. Глущенко.

Неужели сын не знает, что говорил его отец на сессии ВАСХНИЛ?!

В таком случае напоминаю.

Из выступления доктора биологических наук И. Е. Глущенко:

«В чем смысл работ Дубинина? Чем он обогатил нашу советскую науку? Этот человек, которого давно провозгласили «вундеркиндом» (и, кажется, первым это сделал Кольцов), на протяжении многих лет является импортером самого отсталого, самого реакционного, что есть в зарубежной морганистике… В своих псевдонаучных работах о гене, как о центральной проблеме морганистской генетики, Дубинин приходит к чудовищному положению, а именно: «ген является базисом жизни…». В оправдание факта игнорирования Дубининым генетических работ академика Лысенко говорится, что нельзя требовать от Дубинина положительной оценки научных взглядов академика Лысенко, ибо Дубинин их не разделяет…»

Напрасно спустя полвека сын пытается защитить отца. Сессия ВАСХНИЛ 1948 года – это не только дискуссия о судьбе генетики и науки в целом, но прежде всего нравственное испытание ученых, всех вместе и каждого в отдельности. И лишь единицы выдержали его. Один из них – Николай Петрович Дубинин.

Из Постановления Президиума АН СССР:

«…3. Упразднить в Институте цитологии, гистологии и эмбриологии лабораторию цитогенетики, возглавляемую членом-корреспондентом Дубининым Н. П., как стоящую на антинаучных позициях и доказавшую в течение ряда лет свою бесплодность. Закрыть в том же институте лабораторию ботанической цитологии, как имеющую такое же неправильное и антинаучное направление…»

Пунктов в этом Постановлении было много, и каждый из них наносил смертельный удар по науке…

А теперь я хочу поговорить о другом. Сколько раз можно наступать на одни и те же грабли! Я имею в виду администрирование в науке. К сожалению, наша история знает множество примеров, когда власть и властители пытались «поправить науку», и каждый раз (исключений нет!) это приводило к катастрофам, трагедиям, отбрасывало общество на десятилетия назад. Тем не менее власть снова и снова пытается «учить ученых», она вынуждает их жить по чуждым для свободного творчества правилам. Нынче – ситуация аналогичная. То, что называется модным словечком «реформирование науки», не что иное, как очередная попытка надеть узду на ученых и науку, подчинить своим сиюминутным интересам. Безусловно, найдутся люди, причастные к научной среде, которые будут петь дифирамбы власти, верно служить ей. Но проку от этого не будет никому, как это и случилось в середине прошлого века.

Встреча с сибирскими учеными в Академгородке

Сессия ВАСХНИЛ 1948 года – это величайший позор нашей науки, а потому ее надо изучать и знать.

Сессия ВАСХНИЛ 1948 года – это великий подвиг ученых, которые выстояли в борьбе с мракобесием. И одним из первых среди стоиков мы называем Дубинина.

Выбора не было. Он хотел уехать в Якутию, подальше от московских склок и лысенковцев, но туда его не пустили. Самым главным для Лысенко и его приспешников было отстранить Дубинина от генетики, разлучить их.

И отчасти это удалось сделать на целых шесть лет.

Лесозащитные полосы. Считалось, что именно они спасут советское сельское хозяйство. И началось «великое преобразование природы»! Через всю страну протянулись полосы леса, который высаживался миллионами энтузиастов.

Но в этих полосах заводились насекомые, которые столь же интенсивно уничтожали деревья, как они и высаживались. Труд миллионов людей сводился на нет.

Леса могли защитить только птицы. И их изучением как раз и занялся по совету многих друзей Николай Петрович Дубинин.

О тех годах его воспоминания и стихи хранят восторженные строки. Тем более что Николай Петрович всю жизнь увлекался рыбалкой и охотой. И этим своим страстям он уделил одни из лучших своих стихов.

Поэтические строки в определенной степени отражают те чувства, которые испытывал Дубинин, проводя в тайге много месяцев в году.

Ну а как истинный ученый он и в этой области науки оставил яркий, незабываемый след.

Результаты его исследований опубликованы в двух монографиях – «Птицы нижней части долины реки Урал», вышедшей в 1953 году, и «Птицы лесов долины Урала», появившейся в 1956 году.

Каждый уважающий себя орнитолог не может не изучать эти труды, потому что ныне они стали классикой. Как и все, что вышло из-под пера Дубинина.

Но не следует представлять эти шесть лет, отданные орнитологии и экспедициям по Уралу, как «отдых от генетики», как некий отпуск, предоставленный судьбой. Сам Николай Петрович считал, что эти годы жизни он мог бы использовать более творчески, плодотворней. Есть в его стихах такая строфа:

И далее:

Мне кажется, эти строки точнее передают ощущения ученого, оторванного от своей науки.

Впрочем, ни на минуту он не прекращает борьбы за нее!

Об этом свидетельствуют и заседания Общего собрания Академии наук СССР.

Из воспоминаний Дубинина:

«Ежегодно на отчетном годовом Общем собрании Академии наук в 1949–1954 гг. главный ученый секретарь Академии наук Александр Васильевич Топчиев напоминал, что Академия наук ждет от академика Шмальгаузена и члена-корреспондента АН СССР Дубинина самокритики. Они должны признать свои заблуждения, разоружиться и стать на рельсы «передовой» мичуринско-лысенковской биологии. Эти призывы не попадали в печатный текст доклада Топчиева. Я сидел в большом зале Дома ученых на улице Кропоткина, слушал эти слова и знал, что наступит время, когда эти слова исчезнут из устного отчетного доклада».