Юрген Торвальд - Век хирургов

В тот самый момент, когда щипцы во второй раз оказались во рту пациента, из его горла донесся громкий вопль, за которым последовали еще несколько.

Я видел только, что Уэллс рывком отвел руку с щипцами и зажатым в них окровавленным зубом от рта незнакомца и, как будто оцепенев, держал его перед собой. В его глазах отобразилось безграничное замешательство.

Из-за моей спины, с верхних лавок, послышалось хихиканье, а в следующую секунду грянул громкий смех. Он прокатился от верхних рядов до нижних, заражая собой ряд за рядом, пока наконец не заполнил весь амфитеатр. Даже воздух и стены, казалось, загромыхали от издевательского хохота. Еще громче, еще убийственней, еще глумливее. И я смеялся вместе со всеми.

Лицо Уэллса сделалось бледным как полотно. Он все еще держал зуб в своей застывшей руке, когда его жертва принялась утирать платком кровь у рта.

Я не знаю, как долго продолжался этот спектакль, но в конце концов на «арену» выступил Варрен и поднял вверх руку.

Его лицо казалось неподвижным. Голос его звучал сухо и вежливо, но при всей его вежливости он был уничтожающ. Он дал Уэллсу понять, что любые его оправдания излишни.

Затем он развернулся к слушателям спиной и, приосанившись, вышел вон из операционной. Как только он оказался за дверью, чары его авторитета развеялись. Смех и возгласы возобновились, и стали так же громки. Мы повскакивали со своих мест и с насмешкой, или в лучшем случае с сочувствием, рассматривали рыжеволосого гостя, который без разбора сгреб со стола свои инструменты и направился к выходу, согнувшись, повесив голову и растерянно уставившись в пол. Мы не заметили его исчезновения – нам помешали непрекращающиеся шутки и громкий смех.

Если бы вечером того январского дня мне сказали, что я стал свидетелем исторического события мирового масштаба и что, несмотря на эту свою неудачу, Уэллс войдет в историю как создатель газового наркоза, я бы наверняка с юношеской заносчивостью расхохотался. Если бы даже мне объяснили, что Уэллс был абсолютно прав и что в недалеком будущем человечество узнает, почему на наших глазах он потерпел неудачу, я бы, по-прежнему хохоча, прошел мимо таких объяснений и вряд ли бы стал принимать в расчет то доказательство, что тучные, а также, вероятно, любящие выпить люди, к числу которых и относился тот краснолицый пациент, не слишком-то чувствительны к веселящему газу…

Для Хораса Уэллса история его великого и в то же время неудачного изобретения началась, как мы сегодня знаем, десятого декабря 1844 года, за пять недель до сцены в бостонской Массачусетс Дженерал Хоспитал. Все произошло в городе Хартфорд, штат Коннектикут.

Утром того дня в «Хартфорд Курант», ежедневной газете этого городка, читатели могли прочесть рекламную заметку: «Сегодня, во вторник, десятого декабря 1844 года в Юнион Холл состоится демонстрация феномена чрезвычайной важности, при которой будет производиться вдыхание «закиси азота», или «веселого газа», также известного как «веселящий газ». Сорок баллонов вещества уже готовы к использованию. Все они будут в распоряжении зрителей, которые захотят опробовать его. Также приглашаются сильные мужчины. Они займут места в переднем ряду и будут следить за тем, чтобы вдохнувшие газ не поранили себя и остальных. Действие газа заключается в том, что всех вдохнувших он побуждает петь, танцевать, смеяться, произносить речи или драться – в зависимости от наклонностей характера… P.S. Проверить на себе действие газа будет дозволено только господам с безупречной репутацией. Это гарантирует абсолютную серьезность запланированного действа. Для дам, желающих опробовать газ, в четверг между полуднем и часом дня мистером Колтоном будет организована бесплатная частная демонстрация. На нее будут допускаться только дамы. Представление начинается в семь часов. Цена входного билета 25 центов…»

Как следует из более поздних сообщений, все билеты на представление к вечеру десятого декабря 1844 года уже были раскуплены. Но среди зрителей находился также один из достопочтеннейших граждан Хартфорда со своей женой. Это был Хорас Уэллс. Ему было всего только двадцать девять лет, но к тому моменту он был уже заслуженным зубным врачом, известным различными изысканиями в области зубного протезирования. Хорас Уэллс был спокойным, скромным и несколько неуклюжим человеком. Но все эти качества уживались с неутомимой страстью изобретать. В свои девятнадцать он начал изучать стоматологию в Бостоне, который тогда считался одним из передовых городов науки в Соединенных Штатах. Но его образование, как и мое собственное, никак нельзя назвать классическим в современном понимании – ему очень сложно было бы соответствовать стандартам нынешней европейской науки. Речь шла о кустарном обучении у мастеров зубоврачебного дела. По окончании учебы Уэллс возвратился в Хартфорд, штат Коннектикут. Там он женился на порядочной городской девушке, скопил относительно увесистое состояние и даже набрал собственных учеников. Среди его студентов были Джон Мэнки Риггс, который ассистировал ему в декабре 1844 года, и Уильям Т. Дж. Мортон, который позже и сам открыл зубоврачебную практику в Бостоне, но тогда периодически делил с ним мастерскую, где они вместе работали над созданием качественно новых зубных протезов.

Однако Мортон не имел непосредственного отношения ни к событиям десятого декабря в целом, ни к крушению их совместного предприятия в частности. По крайней мере, это единственный возможный вывод, к которому может привести здравый смысл.

Их совместное дело потерпело крах лишь потому, что для установки зубного протеза требовались чрезвычайно болезненные подготовительные работы. До сих пор протезы устанавливались на оставшиеся корни и обломки зубов, а с возникавшим в их ртах уродством люди предпочитали мириться. Новая же методика требовала предварительного удаления остатков зуба. Пациенты боялись боли, а потому неохотно соглашались на подобное лечение.

Вероятно, эта неудача вновь пробудила в вечно и неустанно ищущем Уэллсе его старую мечту о том, чтобы сделать операции безболезненными. И, возможно, сокровенное желание молодого врача и есть объяснение тому парадоксу, что вечером десятого декабря Уэллс был единственным, кто разглядел то, что укрылось от взора всех прочих.

Уэллс взошел на сцену, хотя его жена и делала попытки его удержать. Будучи по натуре мещанкой, она боялась, что это может навредить его репутации. Врожденная тяга Уэллса к знанию и эксперименту, однако, оказалась сильнее ее предрассудков.

Вместе с другими жителями Хартфорда он вдохнул веселящий газ. Как только он очнулся от дурмана и вновь обрел способность ориентироваться в пространстве, сквозь толпу смеющихся, поющих и подпрыгивающих людей он стал пробираться к своему месту.