Юрген Торвальд - Век хирургов

Через несколько дней после его смерти в Нью-Йорк приходит письмо из Парижа. Автор письма – профессор Брюстер. Оно начинается следующими словами: «Мой дорогой Уэллс! Я только что вернулся с заседания Парижского медицинского общества, которое постановило, что Хорас Уэллс из Хартфорда, Коннектикут, США, есть единственный обладатель титула изобретателя газового наркоза для безболезненных операций, а также тот, кто впервые успешно применил его…»

Но это письмо пришло слишком поздно.

После смерти Уэллса Мортон и Джексон схлестнулись в еще более ожесточенной борьбе друг против друга.

Джексон привлекает на свою сторону новых и новых адвокатов, писателей, журналистов и политиков. Он всеми способами добивается славы единственного изобретателя наркоза.

Мортон преследует ту же цель, выбрасывая на адвокатов, проплаченные статьи и речи политиков еще большие суммы, которые он надеется в результате многократно приумножить. Продажа лицензий временно приостановлена, хотя Мортон и его представители не перестают угрожать добытым патентом тем врачам, которые используют в своей практике наркоз, не обзаведясь лицензией. Однако, несмотря на наличие патента, Мортон терпит в суде поражение, когда, подав иск против Нью-йоркской Офтальмологической больницы, пытается отстоять там свое исключительное право на применение наркоза.

Эфирный наркоз – это всеобщее достояние и всеобщее благо, а потому идея Мортона запатентовать метод его применения, пожалуй, устарела, не успев возникнуть. Поэтому произошло то, что должно было произойти: патент Мортона был аннулирован. Разумеется, Мортону пришлось поменять тактику. Он начинает разыгрывать роль гражданина, мошенническим способом лишенного финансовых прав. Он добивается не только звания единственного изобретателя, но и заставляет пойти у себя на поводу государство, которое подтверждает его почетный статус. От правительства он требует сам или заставляет требовать других возмещения ущерба в размере 100 тысяч долларов за те жертвы, на которые он якобы пошел ради «изобретения эфирного наркоза».

Так начиналась десятилетняя война за славу. Возможно, она стала самой отвратительной деталью этой истории. Мортон начинает самостоятельно разыскивать свидетелей, которые должны подтвердить, что все рассказы об открытии Уэллсом газового наркоза – не более чем ложь.

Посланники Мортона сумели подкупить одного-единственного человека. Но зато им оказался Сэмюэл Кули, один жителей Хартфорда, тот самый, который в дурмане в кровь разбил себе ногу. Он выражает готовность дать неожиданные показания: он намерен засвидетельствовать, что совсем не Уэллс, а он, Кули, обнаружил тогда, что его нога совершенно нечувствительна к боли. Но даже этого было недостаточно, чтобы вынести с поля боя тело погибшего Уэллса. Труман Смит, сенатор штата Коннектикут, в котором Уэллс и совершил свое открытие, знакомится со статьями Уэллса и начинает добиваться отклонения конгрессом мортоновских претензий и возобновления судебных слушаний.

Французские карикатуры, высмеивающие борьбу за право называться изобретателем наркоза (1847)

Но и тем не окончилась эта схватка. Обезумевший Мортон повергает себя в самые опасные пучины собственной мании. В 1863 году состоялось заседание конгресса, где рассматривалось ходатайство Мортона о выплате ему компенсации в размере двухсот тысяч долларов за изобретение газового наркоза. Но Труман Смит тогда все еще находился на своем прежнем посту.

Согласно его показаниям, член конгресса Хупер, который и был инициатором того заседания, входил в состав совета директоров Восточного железнодорожного общества. Одного из его участников подозревали в том, что он ссудил Мортону пятьдесят тысяч долларов из кассы того самого железнодорожного общества – пятьдесят тысяч долларов, которые он так и не вернул. Труман Смит поставил закономерный вопрос: не является ли это рассмотрение ходатайства попыткой Хупера принудить Мортона уплатить свой долг и тем самым восполнить дефицит в кассе этого общества? Конгресс посчитал наиболее вероятным утвердительный ответ и отклонил прошение Мортона. Тем более что сумма, которую он запросил, была вчетверо внушительнее той, какую он задолжал.

Это и определило судьбу Мортона.

Он истратил гигантские суммы на борьбу за свои сомнительные права. И других кредиторов он найти не смог. Его сторонники отворачиваются от него. Прежде открытые перед ним двери запираются на ключ. Но еще в течение пяти лет он продолжает сопротивляться своими силами. Он продолжает обивать пороги американского конгресса и забрасывать его прошениями. В середине июля 1868 года в состоянии полного упадка он приезжает из Вашингтона в Нью-Йорк. Он производит впечатление одержимого манией преследования человека. Его доставляют в больницу Сент-Люк Хоспитал, где он вскоре умирает. На тот момент ему было всего сорок восемь лет.

Джексон, самый заклятый враг Мортона, узнает о его смерти.

Тут же в голове Джексона рождается вероломный план. Мания величия, которая много десятилетий вызревала на самом дне его души, в конце концов вырывается из пут чуждых ему морали и нравственности. В 1873 году он попадает в психиатрическое отделение Массачусетс Дженерал Хоспитал. Там он, карикатура на себя самого, проводит семь лет. Двадцать восьмого августа 1880 года он покидает этот мир – последний из трех горемык, которым по нелепой случайности выпало счастье благословить человечество, послав ему самое ценное, что только выпадало на его долю.

Великое столетие хирургов фактически началось с открытия наркоза. И год за годом лучшие специалисты в области медицины будут искать в своей области место для всего нового, что оно принесет.

О, Сан-Маттео в Павии – типичная больница эпохи гнойной лихорадки! С грязными, убогими коридорами и палатами, непобедимым запахом разложения и гноя! Несменяемый фон для определяющих событий в истории молодой итальянки Джулии Коваллини и хирурга Эдоардо Порро!

Порро сам рассказывал мне эту историю много лет спустя, когда он давным-давно отложил в сторону скальпель. Она случилась в 1876 году, двадцать седьмого апреля. В тот самый день Джулия Коваллини, которой тогда было двадцать пять лет, пешком, из последних сил пришла в Сан-Маттео, чтобы произвести на свет своего первого ребенка.

Эдоардо Порро был молодым тридцатитрехлетним хирургом. Он родился в Падуе и с 1875 года служил профессором акушерства в Павии. Это был серьезный, худощавый человек с бледным лицом и густой бородой. Из-за своей доброты, которой он не утратил даже за многие годы работы в кишащих заразой старых больницах, Порро был неспособен спокойно наблюдать за медленным умиранием стонущей в лихорадке матери, хоть бы так было угодно Богу и природе.