Юрген Торвальд - Век хирургов

Рен потребовал раствор поваренной соли. Он промыл околосердечную сумку и грудную полость, вынул оттуда кровяные сгустки. После он осушил сумку и плевру, вставил дренажную трубку, вернул участок ребра в прежнее положение и зашил внешнее отверстие, оставив лишь небольшой зазор для дренажа.

Два часа спустя Юстус спокойно лежал в своей постели. Сердечные тоны стали чистыми и ровными. Юстус спал. Все эти два часа Рен, ни слова не говоря, просидел у его постели, глубоко погрузившись в мысли. Снова и снова он брал в руку запястье Юстуса и прощупывал его пульс. В конце концов он поднялся и ушел. По его собственным словам, подобно сомнамбуле он пробрался по садовой дорожке к воротам, в прохладу опустившейся на город ночи. Он не стал искать экипаж. Он отправился домой пешком. У Рена возникла насущная потребность в движении, потому что на него вдруг нахлынуло осознание громадного значения того, что ему пришлось пережить за последние несколько часов. И ему казалось, что вся эта глыба вот-вот раздавит его, придавит к земле.

Все те дни, что разделяли десятое и двадцать второе сентября 1896 года, стали для Луи Рена временем кризисов и сражений за конечный успех всего им содеянного и за собственную правоту. Он выстрадал все то, что уже пропустили сквозь себя все пионеры, начиная с Макдауэла – страх и надежду, разочарование и веру.

Десятого сентября Юстус в первый раз после той ночи на берегу реки пришел в сознание. Он жаловался лишь на боли в левой стороне грудины. У него был жар – температура держалась на отметке 38,7. Рен отнял от раны пропитанную йодоформом марлю, через дренажную трубку вышло обильное количество окрашенной кровью жидкости. После этого температура понемногу начала спадать. Сердечный ритм больного был учащенным, а пульс время от времени становился прерывистым. Однако настоящим спасением от тахикардии стали небольшие дозы морфия. Но они же стали причиной каждодневных, изнурительных метаний между болезнью и здоровьем.

Как будет проходить заживление шва на сердце? Рен провел операцию с учетом всех последних достижений асептики. Но подходили ли они для хирургического вмешательства в человеческое сердце? Так ли стоило накладывать швы на этот орган? До самого полудня девятнадцатого сентября того, что с самого начала казалось особенно пугающим, не происходило. Но вечером этого дня температура вдруг подскочила до 39,7. Неужели это было признаком внутреннего нагноения в области сердечного шва? Неужели нужно было оставить все надежды на благоприятный исход? Был ли это один из симптомов воспаления околосердечной сумки, который был верным предвестником смерти? Рен с немецкой дотошностью проанализировал все обстоятельства. Однако он не смог найти никаких обоснований своим предположениям. Между тем из грудной полости стал выделяться некий густой секрет, который забил дренажную трубку. Возможно, в этом и крылась причина лихорадки. Рен принял решение сделать еще одно отверстие для дренажа на задней грудной стенке своего пациента. С того самого дня, как он осуществил эту операцию, лихорадка стала постепенно спадать.

Стенки околосердечной сумки срослись без каких-либо осложнений. Сердечные тоны пришли в норму. Периодически прослушивающиеся сердечные шумы полностью исчезли. От нагноения в грудной полости также не осталось и следа. В конце концов позади остались и проблемы с дыханием, поскольку спавшееся легкое понемногу расправилось и вновь приняло на себя свои функции. И уже на неделе с двадцать первого по двадцать шестое сентября, в которую в колонном зале во Франкфурте проходило Шестьдесят восьмое собрание натуралистов и врачей Германии, шов на сердце уже можно было считать зажившим, а самого Юстуса – здоровым. Рен поднялся на трибуну и доложил о своем открытии перед собравшимися врачами, которые, затаив дыхание и не смея потревожить тишину, вслушивались в его слова. Он рассказал им о шве, наложенном на бьющееся человеческое сердце.

Новость об операции Рена с быстротой пламени распространилась в хирургических кругах Германии, а следом всей Европы и Америки. Впоследствии дали о себе знать еще несколько хирургов, которые еще до Рена пытались зашить раны на сердце, но их попытки успехом так и не увенчались.

Так, четвертого сентября 1895 года норвежский хирург Каппелен, работавший в Христиании, предпринял попытку наложить шов на левую сердечную камеру двадцатичетырехлетнего молодого человека, раненного ножом в грудь. Через два с половиной дня пациент скончался. Итальянец Гвидо Фарина в марте 1896 года наложил шелковые лигатуры на израненное кинжалом сердце тридцатилетнего пациента. Но он также потерпел неудачу: мужчина умер через пять дней. Открытие Рена пролило свет всего только на один увенчавшийся успехом случай, на который до того не обращали внимания. Но и он представлял собой попытку наложить шов не на сердце, а на околосердечную сумку. Десятого июля Дэниэл Хейл Уильямс, хирург чикагской больницы «Провидент Хоспитал», провел операцию на поврежденном ударом ножа сердце двадцатичетырехлетнего мужчины. Вскрыв грудную клетку пациента, он обнаружил, что пострадали и перикард, и сама сердечная мышца, но рана на сердце была поверхностной, а не сквозной – потому кровь не покидала пределов сердца. Причиной кровотечения была внутренняя грудная артерия, которая также оказалась задетой. Уильямс перевязал эту артерию и зашил рану перикарда – не рану сердечной мышцы, которая затянулась сама собой. Его пациент, Джеймс Корниш, поправился.

Известия об операции Рена продолжали свой путь по миру. И у хирургов появилась новая пища для размышлений, когда через год после своей успешной операции Рен на Хирургическом конгрессе в Берлине представил собравшимся своего практически полностью восстановившегося пациента. Свой доклад он закончил такими словами: «Нельзя далее подвергать сомнению осуществимость операций на сердце… Я очень надеюсь, что этот случай не останется историческим курьезом, а напротив, послужит стимулом для развития хирургии сердца и сделает ее еще одним инструментом в наших руках, который мы научимся использовать для спасения человеческих жизней…»

Шестнадцатого сентября 1898 года в мире все еще с тревогой обсуждали события, имевшие место за шесть дней до того. На набережной Монблан в Женеве десятого сентября от руки убийцы погибла императрица Австрии Елизавета. В тот самый день Луи Рен, расположившись в креслах личного кабинета в своей частной клинике на Эшерсхаймер Ландштрассе, рассказывал мне историю проведенной им первой операции на сердце. Тот факт, что императрица скончалась от удара в сердце ровно через два года, почти что день в день с операцией Рена, наводил на определенные размышления. Я побывал в Вене и наведался к хирургу Паулю Ревердену, которому было доверено вскрытие покойной монаршей особы. Он и поведал мне обо всех подробностях.