Анатолий Вассерман - Монологи эпохи. Факты и факты

Калифорнийские кондиционеры тратят на охлаждение воздуха в домах едва ли не больше энергии, чем вся Россия – на отопление. Уже из этого видно: нашумевшая книга Паршева «Почему Россия не Америка», объясняющая наши экономические трудности неизбывными русскими морозами, имеет к реальности не большее отношение, нежели, к примеру, «Война миров» Уэллса (а по литературному дарованию фантасту Паршеву далеко не то что до фантаста Уэллса, но даже до фантаста Головачёва).

Распорядок жизни жарких стран тоже теплозащитный. Средиземноморская сиеста – отмена дневной активности – сохраняет силы, чтобы прохладным вечером с лихвой наверстать упущенное.

Главное же – юг вырабатывает радикально иные, нежели на севере, технологии производства. Так, капельное орошение в Израиле позволяет питать один из щедрейших в мире урожаев из тамошних крайне скудных речушек (легендарный Иордан куда мельче Яузы).

Есть в жаре и достоинства. Тот же Израиль не развивает горячее водоснабжение. Даже зимой, когда температура в некоторых районах опускается почти до нуля, многие километры чёрных тонких труб на крышах жадно впитывают солнечные лучи – вода в них нагревается так, что душ вполне комфортен. А уж летом из этих труб едва ли не кипяток течёт.

Перечислять способы приспособления к жаре и использования её возможностей можно очень долго. Любой специалист назовёт сотни примеров. Глобальное потепление – как и похолодание – далеко не катастрофа. Человечество в целом выработало столько рецептов выживания в любых условиях, что их более чем достаточно для неуклонного всеобщего процветания.

Успешнее прочих осваивает жару Израиль – единственная пустынная страна, создавшая европейский уровень жизни не ценой сырьевого экспорта, а исключительно делами голов и рук своих жителей. Еврейский опыт позволит всему человечеству благополучно пережить предстоящую пару десятилетий.

Даже глобальное потепление не отменяет глобальную же конкуренцию. Кто первым перенесёт на свою почву израильские уроки – получит ощутимое преимущество перед не столь расторопными конкурентами. Правда, ненадолго: всего на ту же пару десятилетий. Но в промышленности за это время меняется два-три поколения оборудования и технологических процессов. Опережение хотя бы на пару лет – выигрыш по меньшей мере в половину поколения. Наша авиация в Великой Отечественной войне как раз на полпоколения опережала германскую – и несмотря на все организационные неурядицы, к середине войны мы уже прочно господствовали в воздухе. Может быть, и теперь – в войне с природой – сработаем с опережением?

В исторической науке принято говорить: «История не знает сослагательного наклонения». С античных времён известно: даже боги не могут сделать бывшее небывшим. Нельзя переиграть былое, опробовать разные варианты действий.

Но исторические события можно оценить только сравнением с несостоявшимися вариантами. Так, болезненная для нас память об Иване Четвёртом Васильевиче Рюриковиче или Иосифе Первом Виссарионовиче Джугашвили – при всей скромности их кровопролитий на фоне деяний правителей многих других стран в те же эпохи – заставляет спрашивать: а можно ли было менее свирепыми средствами решить сложнейшие задачи, вставшие перед страной, или любым путём добиться лучшего результата?

Не зря с давних времён на стыке литературы с наукой развивается увлекательное направление исследований – альтернативная история. Ей отдали дань даже многие классики. Так, британский историк Арнолд Джозеф Тойнби славен не только концепцией ответа на вызов как движущей силы истории, но и сборником очерков об исторических развилках: скажем, что было бы, если бы Александр Третий Филиппович Македонский не умер в Вавилоне в тридцать три года (до сих пор спорят, погубила его лихорадка или пьянка)?

Увы, свобода альтернативной истории – кажущаяся. Великие дела редко свершаются по произволу. Так, северная столица России создана по точному расчёту логистики – искусства снабжения – на уровне целого театра военных действий. Да ещё в сочетании с межгосударственным экономическим сотрудничеством.

С середины семнадцатого века – когда Россия оправилась от последствий Смутного времени и снова вошла в мировую политику и экономику – и вплоть до конца наполеоновских войн главным нашим торговым партнёром была Англия. Россия систематически нарушала установленную Наполеоном Карловичем Бонапартом антианглийскую континентальную блокаду: без торговли с островной державой мы разорились бы. Но и британцы нуждались в нашем товаре ничуть не меньше, чем мы – в плодах их промышленности. Лучшим материалом для канатов на флоте – основе британского величия – была русская конопля. Наше железо почти до конца девятнадцатого века выплавлялось на древесном угле и потому было куда чище английского: там леса, пригодные на топливо, сведены ещё в средневековье, а коксовать каменный уголь хотя и попытались ещё в тысяча семьсот тридцать пятом, но нюансы процесса, включая удаление вредных для металла примесей, осваивали ещё порядка века.

Наш хлеб был нужен и на юге. Но там хватало конкурентов: скажем, нищая Италия охотнее возила зерно из соседней Франции.

А главное – турок мы научились бить уже к концу правления Петра Первого Алексеевича Романова. С тех пор южный театр военных действий не требовал особо пристального надзора высшей государственной власти: зачистка Черноморского побережья от турок и покорение крымских татар хотя и заняли более полувека, но проходили в рутинном режиме. Даже в Крымской войне два наших полка легко сокрушили отборных французских гвардейцев – зуавов – благодаря тому, что по одежде в арабском стиле приняли их за турок.

На севере же мы с тысяча пятьсот девяностого по тысяча восемьсот девятый почти непрерывно бились со Швецией. Успокоились шведы, только когда мы отвоевали у них Финляндию и по льду Ботнического залива атаковали Стокгольм. До того даже тривиальная проводка морских торговых караванов в мирное время могла обернуться полноценным сражением.

Располагали шведы не только умелой армией, но и мощным флотом. Это придало войне динамику, недостижимую на чисто сухопутном фронте причерноморских степей. Для принятия стратегических решений нам зачастую оставались даже не дни, а считанные часы.

К концу эпохи русско-шведских войн – в тысяча семьсот девяносто втором – братья Клод и Игнатий Шапп разработали оптический телеграф. Все его узлы и принципы известны ещё с античности. Если бы конструкция появилась веком ранее, динамичным балтийским театром военных действий можно было бы управлять из Москвы. Но у Петра Первого Алексеевича Романова не было связи быстрее конного гонца. Пришлось переезжать к центру событий.