Карин Мардоросян - Смерть – лишь сон. Врач хосписа о поиске надежды и смысла жизни на пороге смерти

В то время я молча и с тревогой наблюдал за практикой «списания» – условного обозначения момента, когда врачи перестают вести пациента с терминальной стадией. Мы не просто бросали тяжелобольных людей, а делали это, произнося худшие слова, какие человек может сказать тому, кто страдает и отчаянно нуждается в помощи: «Мы сделали все, что могли». Это значит, что с медицинской точки зрения не осталось ничего, что можно диагностировать или лечить; а с позиции проходящего практику врача не осталось ничего, чему можно научиться. Так я узнал, как медики отказываются от пациента на бумаге, как бросают умирающих пациентов в медицинских учреждениях, и это являлось неотъемлемой частью моего обучения. Однажды я пойму, что можно еще многое сделать: воскресить утраченное искусство медицины «у постели больного», искусство ухода за умирающими, искусство находиться рядом и облегчать страдания. А это гораздо эффективнее любого обезболивающего, когда никакое лечение больше не помогает.

После ординатуры в отделении терапии я стал проходить стажировку в кардиологии. Шел 1999 год, сразу несколько факторов привели к тому, что я вышел на неполный рабочий день в хоспис Буффало. Я был аспирантом, у меня было двое детей и семья, в которой я являлся единственным источником дохода. Мы едва сводили концы с концами, и, чтобы оплачивать счета, я всегда подрабатывал, в основном в реанимации. Пейджер был при мне постоянно, и в экстренном случае меня могли в любой момент выдернуть обратно в больницу.

Однажды бессонной ночью я листал газету и в разделе объявлений заметил вакансию врача в хосписе Буффало. Я подумал: «Кому пришло в голову разместить объявление о поиске врача?» А более уместный вопрос, который на тот момент у меня не возник, звучит так: «Какому доктору придет на ум откликнуться на объявление в газете?» Я даже не знал, чем занимается врач хосписа, что входит в его обязанности, ведь я успешно подал ходатайство о том, чтобы не проходить практику в хосписе, когда был в ординатуре. Из студентов-медиков лишь единицы осваивают курсы гериатрии или паллиативной медицины. Они всячески избегают встречи со смертью и в своем идеализированном представлении о профессии стремятся заниматься лишь исцелением. Я не был исключением. Во многих отношениях я совершенно не думал о смерти, хотя видел ее воочию, часто в больнице. Я почти ничего не знал о том, что значит быть врачом умирающего пациента.

Сегодняшняя модель медицинской помощи направлена на предотвращение смерти. Эта модель непреднамеренно подкрепляется рынком платных услуг здравоохранения, основанным на немедленных, а не среднесрочных результатах, и скорее на объеме, нежели на ценности. Уход за пациентом частично определяется оплачиваемыми продуктами и услугами, предоставляемыми в виде рентгенов, лабораторных анализов и процедур. Зачастую в таком контексте проще получить компьютерную томографию, чем практическую помощь на дому. Это симптом несоответствия между требуемой заботой и предоставляемыми услугами. Сама конструкция нашей системы часто неспособна распознать умирающих пациентов, которым требуется обычное внимание в виде присутствия, ухода и комфорта, а не в форме каких-то «манипуляций» или оплачиваемых процедур. Вот почему современный ритуал смерти заставляет многих людей проводить свои последние дни в реанимациях и палатах интенсивной терапии: именно там современная медицина признает их пациентами. «Почти мертвые» приговорены к медицинскому конвейеру абсурда, включающему в себя рентгеновские снимки, которые дают ненужную информацию, и приему препаратов, стимулирующих работу сердца, которому не позволяют остановиться, даже когда тело уже давно сдалось.

Умирание в больнице – дорогое удовольствие, которое по иронии судьбы не ведет ни к более продолжительной, ни к более комфортной жизни. Проблема налицо, ведь большинство американцев утверждают, что не хотят умирать в медучреждениях, но многие из них именно так и делают. Половина всех пациентов на грани ухода обращается в отделение неотложной помощи в течение последнего месяца жизни, даже если было доказано, что медицинское вмешательство никак не повлияет на течение или исход их болезни [10] Половина всех пациентов на грани ухода обращаются в: A. Smith, E. McCarthy, E. Weber, I. S. Cenzer, J. Boscardin, J. Fisher, and K. Covinsky, “Half of Older Americans Seen in Emergency Department in Last Month of Life; Most Admitted to Hospital, and Many Die There,” Health Affairs 31, no. 6 (2012): 1277–85. . Точно такой же уровень ухода и гораздо более высокую степень комфорта они могли бы получить у себя дома.

В интернатуре, а затем в ординатуре я все сильнее разочаровывался в госпитальной медицине, которая обращалась с живыми людьми как с бумажными. Разумеется, я встречал преданных своему делу врачей, но также работал со многими, кто потерял интерес к пациентам как к людям; они просто выполняли какие-то задачи, заполняли формы и надиктовывали заметки. Растущая бюрократическая пропасть отделяла врачей от кровати пациента, так что многие из моих коллег перестали находить для себя смысл в своей работе. Каждый час общения с пациентами – это 2 часа совещаний и бумажной волокиты. Их поглотила экономика медицины. Я никогда не возражал против выдвигаемых докторам требований, но наблюдать, как рушится профессиональная деятельность людей, действительно созданных для работы врачами, было невыносимо.

Я осознал, насколько прав был мой коллега, когда предупреждал: «Сегодня исцеление заменяется лечением, забота – управлением, а искусство слушать – технологическими процедурами» [11] «Сегодня исцеление заменяется лечением»: Bernard Lown, The Lost Art of Healing: Practicing Compassion in Medicine (New York: Ballantine, 1999). . Доктор Бернард Лаун, заслуженный профессор кардиологии в Гарвардской медицинской школе, написал это более двух десятилетий назад, а тенденция к безличной и технологической медицине только нарастает. Слишком часто исцеление продолжает приноситься в жертву лечению. А когда терапия больше не помогает, врачи часто отказываются и от исцеления.

Тогда я понял, что для того, чтобы выжить и преуспеть в медицине, мне придется испытать это на более непосредственном и подлинном уровне. Так, не владея почти никакой информацией, я связался с хосписом Буффало и договорился о собеседовании по поводу работы на выходных. Я осознавал, что, по иронии судьбы получив эту работу, буду ухаживать за пациентами, от которых я «отписался» на своей другой работе. Я не совсем понимал, какова роль врача в хосписном центре, поэтому пошел на интервью с некоторым предубеждением против работы, внушенным моим медицинским образованием. «Какой врач станет работать в хосписе?» – думал я.

В конце собеседования, которое вылилось в двухчасовую беседу, я спросил своего интервьюера доктора Роберта Мильча, одного из основателей хосписа Буффало, какие качества необходимы врачу, чтобы оказывать паллиативную помощь на должном уровне. Он ответил: «Праведное негодование». Я нагрянул туда невежественным и несколько амбивалентным. А вышел оттуда просвещенным и сильно мотивированным и никогда не оглядывался назад.