И. Кондаков - Русский масскульт: от барокко к постмодерну. Монография

Пожалуй, лучше всего эту противоречивость и сложную организованность летописного текста объяснил акад. Д.С. Лихачев.

Жанровая и стилевая пестрота «Повести» объясняется сочетанием стилистических трафаретов (шаблонов), присущих каждому отдельному жанру, и средневекового писательского этикета 100 100 Понятие литературного этикета применительно к литературе Древней Руси было введено в научный обиход акад. Д.С. Лихачевым. Впервые: Литературный этикет Древней Руси (к проблеме изучения) // Труды Отдела древнерусской литературы. 1961. Т. 17. С. 5–16. В дальнейшем эти идеи получили развитие в его «Поэтике древнерусской литературы». . «…Каждый род фактов следует описывать в только ему присущей манере, в выражениях, для него предназначенных. <���…> Вот отчего и в летописях применяются все манеры изложения – в зависимости от того, о чем идет речь». Отсюда идет и «нанизывание» стилистических трафаретов в одной и той же летописи, что соответствует самому сводному характеру летописи 101 101 Лихачев Д.С. Великое наследие. С. 69–70. .

Объяснимы и идейно-тематическая пестрота и противоречивость «Повести». Не нужно забывать, что «Повесть» – это свод, создававшийся более полувека в нескольких литературных центрах многими летописцами. Д.С. Лихачев так характеризует это произведение: «В этом летописном своде получили свое отражение идеологии различных классов и политические концепции нескольких феодальных центров. Самое ценное для нас, – отмечает ученый, – то, что в “Повесть временных лет” вошли и народные взгляды на русскую историю, исторический фольклор, народная молва. В “Повести временных лет” отразилась идеология управляемых и эксплуатируемых наряду с идеологией управляющих и эксплуатирующих. Противоречия остались подчас непримиренными, во всей их живой обнаженности, отдельные “слои” легко вскрываемыми, архаические патриархальные воззрения – лежащими рядом с новыми феодальными представлениями, церковная идеология – рядом с языческой, светской, “дружинной”. <���…> Перед нами русская история, но не в преломлении одного исторического этапа Руси и не в толковании представителя одного только феодального центра. Движение передано движением же. Русская история в передаче “Повести временных лет” сама имеет историю своего создания, и при этом не краткую» 102 102 Там же. С. 132. .

Несмотря на всю эту жанровую и тематическую пестроту, русская летопись обладала единством и целостностью – и как литературный текст, и как политико-идеологическая декларация. Тематика различной значимости выстраивалась в определенной ценностно-смысловой иерархии, раскрывавшей приоритетные ценности древнерусского исторического сознания. Разнообразные жанры раскрывали многомерность процесса истории, включающего дополняющие друг друга аспекты: освоение жизненного пространства, религиозное и культурное самосознание народа, различную мотивацию поведения политиков и простых людей, формы государственного устройства. События различного масштаба, поступки множества исторических персонажей, причины и следствия разных действий и обстоятельств сопрягались в едином повествовании и апеллировали к одной общезначимой идее – идее сохранения единства и целостности Русской земли перед лицом сильных внешних врагов и губительных внутренних раздоров.

Однако значение «Повести временных лет» для истории русской культуры этим не исчерпывается. Идейно-тематический и образный плюрализм, последовательно проводимые полижанровость и полистилистика, коллективное авторство и текучая поэтика, постоянно меняющая свои установки в соответствии с меняющейся идеологией, наконец, манипулирование различными жанрово-стилевыми трафаретами и общими формулами – все эти уникальные особенности многомерного литературного произведения делают его универсальным и всеобщим, адресованным любому и каждому субъекту древнерусской культуры, точнее – сразу всем без исключения, – а значит, несомненным явлением древнерусской массовой культуры и эталоном масскульта вообще.

Литературу Московской Руси XVI века обоснованно называют литературой «государственного устроения» (акад. Д.С. Лихачев). Уже в XV веке различные древнерусские авторы с разных сторон обосновывали одно и то же: необходимость централизованного правления страной как единственно надежного средства сохранить на огромной территории Русской земли порядок и справедливость. Становление русского централизованного государства (Московского княжества, а затем Московского царства) сопровождалось соответствующим литературным «обрамлением», идеологически и беллетристически обосновывающим необходимость сильной деспотической власти. Среди таких произведений, например, «Послание о Мономаховом венце» митрополита Спиридона-Саввы (1510-е годы) и созданное вскоре после него, на его основе «Сказание о князьях Владимирских». В центре обоих находится вымышленная легенда о происхождении московских князей от римского императора Августа и наследовании Владимиром Мономахом и его потомками – владимирскими князьями – традиций самодержавия от византийского императора Константина Мономаха. Эти традиции будто бы были завещаны и переданы первому последним вместе с шапкой Мономаха и святыми бармами – знаками царской власти. Тем самым древнерусская литература выступает в новой для себя роли – идеократии, осуществляя апологию абсолютной власти.

В этом же литературном ряду – «Повесть о Петре и Февронии» Ермолая-Еразма, посвященная муромскому князю и его жене, ставшими за время своего правления святыми, – сумевшими победить и сказочного летучего змея-оборотня, и реальных мятежных и честолюбивых бояр, что восстали против «самодержавства» князя. При этом герои повести, как подчеркивает автор, правили в своем городе «не яростью и страхом», а «истиной и справедливостью» и были для своих подданных «истинными пастырями», за что удостоились в своем народе чести и славы, а у Бога – святости (после пострижения они получили монашеские имена Давид и Ефросиния). Повесть была написана в конце 40-х годов XVI века в связи с канонизацией церковным собором 1547 г. муромских святых Петра и Февронии, умерших в 1228 г., – еще до монгольского завоевания и, тем более, до возникновения Московского государства. Тем не менее «Повесть о Петре и Февронии» характерна именно для московской литературы, последовательно идеализировавшей княжескую и царскую власть.

Другой смысловой ряд образуют московские повести, идеализирующие и прославляющие сильную и жестокую самодержавную власть, которой прощаются все злоупотребления за ее силу, принципиальность и осуществляемую на практике справедливость. Одна из первых повестей такого рода – «Повесть о мунтьянском воеводе Дракуле», написанная, по-видимому, в конце XV века Федором Курицыным, дьяком Ивана III, возглавлявшим посольство в Молдавию и Венгрию в 1482–1484 гг. Курицын повествует о реальном историческом лице – валашском князе Владе IV, получившем прозвища Цепеш («Сажатель на кол») и Дракула («Дракон»; русский автор переводит это имя как «дьявол»). Сам писатель царствования своего героя уже не застал и явно пользовался многочисленными к тому времени рассказами и легендами о Дракуле, распространившимися в Восточной Европе. «Повесть о Дракуле» интересна тем, что автор, описывая жестокие и часто безнравственные поступки героя, «житие» которого пишет, при этом не дает почти никаких оценок извращенной жестокости «мунтьянского воеводы». Более того, иногда между строк проскальзывает восхищение сильным и волевым государем, не останавливающимся ни перед чем в своем гипертрофированном самоутверждении – как перед иностранцами, так и перед своими подданными.