Массимо Капаччоли - Красная луна. Советское покорение космоса

28 марта 1955 года Совет национальной безопасности США рекомендовал президенту отстаивать введение принципа Свободы космического пространства (Freedom of Space) для того, чтобы «при запуске на орбиту малых искусственных спутников создать прецедент для разграничения «национального воздушного пространства» и «международного космического пространства».

Обратите внимание на то, что такая мощная держава, как США, в разгар холодной войны думала о международно-правовых основаниях для запуска спутника. По поручению президента представители Пентагона на полигонах внимательно следили, чтобы «эти ученые» не поставили бы на ракету под головной обтекатель какую-нибудь «штуку», которая могла бы совершить полет по орбите.

Политические круги в Вашингтоне были серьезно озабочены принципом «свободы космического пространства», правовые последствия введения которого изучались и Государственным департаментом, и другими ведомствами. При этом особо подчеркивалось, что программа запуска такого спутника не должна выглядеть военной, насколько возможно. Это соответствовало политической философии Эйзенхауэра того времени – не возбуждать соперничество супердержав без необходимости.

Итак, была ли «лунная гонка» на начальном этапе полетов в космос?

Академик Б.В. Раушенбах, не политик, а один из крупнейших специалистов космической отрасли и ближайший сотрудник С.П. Королёва, называл этот процесс «спортивно-романтическим». Он вспоминал: «Спортивный характер процесса имел две стороны. Во-первых, все мы, работавшие в области создания космических аппаратов, испытывали эмоции, близкие спортсменам, – прийти первыми к финишу. Ведь одновременно нечто похожее делалось в США, и всем нам хотелось не пропустить вперед наших американских коллег. Это было совершенно искреннее чувство соревновательности. Во-вторых, результаты соревнования имели и политическое значение: в случае успеха руководство страны могло пользоваться завоеванным интернациональным престижем и поэтому щедро помогало нам. Романтический характер придавало нашей деятельности то, что все делалось впервые. Ничего не было известно, отсутствовал какой-либо предшествующий опыт, и мы чувствовали себя мореплавателями времен Колумба, отправившимися открывать новые земли» [Раушенбах Б. Пристрастие. – М., 1997. – С. 376]. И еще: «…Соревнование это было и политическое, но нам было не до политики, нас интересовало соревнование разработчиков. У них мыслили разработчики, и у нас они мыслили, и вот, не вступая в прямой контакт, мы изредка обменивались информацией на ученых конференциях и при этом старались – и они, и мы – все-таки обойти друг друга. Очень увлекательно. И до сих пор увлекает. Не потому, что у них одно правительство, а у нас другое, тогда и у них принимали решения, и у нас ЦК требовало «животы положить» на алтарь Отечества. То был спортивный интерес, всегда приятно кого-то обставлять» [Раушенбах Б.В. Постскриптум. – М., 2001. – С. 142]. Такой спортивно-романтический взгляд на происходившее действительно был характерен для научно-технических руководителей и инженерного состава обеих стран.

Чтобы избежать международных дискуссий по поводу «свободы космического пространства» администрация президента Эйзенхауэра в тот период запретила правительственным чиновникам какие бы то ни было публичные обсуждения космических полетов. В СССР аналогичный запрет обусловливался соображениями секретности. Атмосфера молчания никак не способствовала пропаганде космической гонки, но ее провоцировало политическое мышление.

Роберт Макнамара, видный американский государственный деятель, министр обороны в администрациях Кеннеди и Джонсона, в небольшом сборнике своих лекций «От ошибок к катастрофе: как выжить в первый век ядерной эры» [McNamara R. Blundering into Disaster. Surviving the first century of the nuclear age. – New York, 1986] проводит мысль о том, что вся существовавшая терминология гонки вооружений не оставляла иной интерпретации развития событий: Соединенные Штаты либо впереди, либо позади, то есть «выигравшие» или «проигравшие». По сути, это мышление характерно для игры с нулевой суммой (zero sum game), в которой каждый выигрыш одной стороны означает проигрыш другой и наоборот. Отсюда появилось и представление о космической гонке, и о лунной гонке как ее части. Хотя реальность была много сложнее.

Таким образом, действительно шла гонка вооружений. Политика соперничества определяла если не все, то очень многое. Мышление игры «с нулевой суммой» формировало соревновательные инстинкты. Но президент Эйзенхауэр сдерживал их распространение на космическую область. Спортивно-романтический характер развития космонавтики на первом этапе поддерживал инженерно-конструкторский состав. Правда, политики интерпретировали достигнутые результаты в категориях государственного престижа. Но «лунной гонки», еще не было, потому что выбрать Луну как цель Соединенным Штатам еще предстояло. Да и можно ли было рассматривать как гонку параллельную деятельность двух держав, окруженную секретностью и молчанием, т. е. неизвестностью? Разве можно назвать соответствующим идее гонки решение руководителя одной из стран искусственно задерживать старт (спутника)?

25—26 мая 1959 года на заседании комитета по пилотируемым полетам было сформулировано: «Конечная цель – пилотируемые межпланетные путешествия, а ближайшая должна заключаться в высадке человека на Луну и возвращении его обратно» [Logsdon J.M. Project Apollo: Americans to the Moon. – In: Exploring the Unknown. Selected Documents in the History of the U.S. Civil Space Program. Vol. VII: Human Spaceflights: Projects Mercury, Gemini, and Apollo. – John M. Logsdon, Editor with Roger D. Launius. – Washington D.C., NASA History Office, 1996 (далее ExUn-VH), p. 388]. Именно 25 мая 1959 года стало датой рождения лунной программы. В тот раз комитет к полному согласию не пришел, но уже на следующем заседании в конце июня комитет все же решил выбрать миссию высадки на Луну в качестве долгосрочной цели в рамках программы пилотируемых полетов с промежуточными этапами – космической станцией на околоземной орбите и окололунной станцией. К концу 1959 года НАСА подготовило и в декабре опубликовало долгосрочный план. В нем говорилось, что деятельность агентства в 1960-е годы «должна сделать возможными пилотируемые миссии для исследования Луны и ближайших планет». В качестве сроков первых полетов к Луне назывались 1965–1967 годы, высадка на Луну планировалась на 1970-е годы. Целесообразность высадки человека на Луну продолжала обсуждаться в высших эшелонах власти. Официально программа так и не была утверждена, но все же в 1960 году было принято решение неофициально рассматривать лунную экспедицию как основной элемент для будущей программы НАСА, получившей название «Аполлон».