Шошана Зубофф - Эпоха надзорного капитализма. Битва за человеческое будущее на новых рубежах власти

В отсутствие стандартных сдержек и противовесов, общественность попросили просто «довериться» основателям. Шмидт будет озвучивать эту мысль от их имени всякий раз, когда будет подниматься этот вопрос. Например, в Институте Катона в декабре 2014 года Шмидта спросили о возможности злоупотребления властью в Google. Он просто заверил аудиторию в преемственности династической линии фирмы. Пейдж сменил Шмидта на посту генерального директора в 2011 году, а будущих руководителей будет лично подбирать нынешнее руководство:

Ларри нас абсолютно устраивает <���…> старый конь борозды не испортит <���…> это одни и те же люди <���…> все мы, создатели Google, придерживаемся этого мнения, и, я уверен, наши преемники будут стоять на тех же позициях [228].

К тому времени Пейдж и Брин имели 56-процентное большинство голосов, пользуясь которым они ввели новую, трехклассную структуру акций, добавив акции класса С с нулевым правом голоса [229]. Как отмечает Bloomberg Businessweek, «кастрированные акции класса С гарантируют Пейджу и Брину сохранение контроля даже в отдаленном будущем…» [230]К 2017 году Брин и Пейдж контролировали 83 % суперголосующих акций класса В, которые давали им 51 % голосов [231].

Многие учредители бизнесов Кремниевой долины последовали примеру Google. К 2015 году 15 % IPO предусматривали двухклассную структуру акций, по сравнению с 1 % в 2005 году, и больше половины из них были акциями технологических компаний [232]. Самое главное, что при первичном размещении в 2012 году двухуровневую структуру получили акции Facebook, что дало контроль над распределением голосов основателю компании Марку Цукербергу. Затем в 2016 году компания выпустила неголосующие акции класса С, что упрочило личный контроль Цукерберга над каждым решением [233].

Пока экономисты и инвесторы обсуждали последствия подобной структуры акций, абсолютный корпоративный контроль позволил основателям Google и Facebook заниматься агрессивными поглощениями других компаний, что привело к «гонке вооружений» в двух критических областях [234]. Производство на передовом крае науки и техники зависит от машинного интеллекта, вынуждая Google, а затем и Facebook приобретать компании и таланты, представляющие именно эти направления – распознавание лиц, «глубокое обучение», дополненную реальность и другое [235]. Но машины настолько умны, насколько позволяет «калорийность» их «рациона». Это привело к соперничеству между Google и Facebook за то, чтобы стать той вездесущей сетью, которая сможет улавливать неисчислимые косяки поведенческого излишка, кишащие везде, где только используются компьютеры. Основатели готовы были переплачивать огромные суммы за возможность прибрать к рукам поведенческий излишек путем приобретения ключевых маршрутов его поставки, перечень которых рос день ото дня.

Так, в 2006 году, всего через два года после выхода на биржу, Google заплатил 1,65 миллиарда долларов за полуторагодовалый стартап, который еще ничего не заработал и был завален исками о нарушении авторских прав – YouTube. В то время как этот шаг называли «безумным», а компанию критиковали за завышенный ценник, Шмидт перешел в наступление, не скрывая, что Google переплатил миллиард за этот видеохостинг, но и не объясняя причин. К 2009 году дотошный медиааналитик из Forrester Research раскрыл эту загадку:

На самом деле оно стоило этих лишних денег, потому что Google мог передать YouTube весь свой рекламный опыт и поисковый трафик <���…> это гарантирует, что эти миллионы и миллионы зрителей придут на сайт, принадлежащий Google, а не чей-то другой сайт <���…> Как и водится со всяким убыточным, но привлекающим покупателей товаром – даже если он не вернет своих денег, он все равно будет стоить того [236].

Цукерберг из Facebook придерживался той же стратегии, выплачивая «астрономические» суммы за сомнительную вереницу, как правило, убыточных стартапов, вроде Oculus (2 миллиарда долларов), занимающегося разработками в области виртуальной реальности, и приложения для обмена сообщениями WhatsApp (19 миллиардов долларов), тем самым обеспечивая Facebook собственность на колоссальные потоки человеческого поведения, которые потекут по этим каналам. Вполне в духе «императива извлечения» Цукерберг заявил инвесторам, что не будет рассматривать вопрос увеличения доходов до тех пор, пока сервис не охватит «миллиарды» пользователей [237]. Как выразился один журналист:

Цукербергу не очень-то нужно якшаться с правлением <���…> у акционеров нет способа сдерживать выходки Цукерберга… [238]

Стоит упомянуть, что понимание этой логики накопления пришлось бы кстати, когда вопрос о приобретении WhatsApp обсуждала Комиссия ЕС, которая дала зеленый свет, получив заверения в том, что потоки данных от двух компаний останутся раздельными. Позднее комиссия обнаружит, что императив извлечения и требуемая им экономия от масштаба в операциях по обеспечению поставок сырья вынуждают объединять потоки излишка в стремлении к совершенствованию прогнозных продуктов [239].

Основатели Google создали корпоративную форму, которая дала им абсолютный контроль в рыночной сфере, но они добивались свободы и в публичной сфере. Ключевым элементом стратегии свободы Google была его способность различать, конструировать и выдвигать свои претензии на беспрецедентные территории, которые еще не подпадали под действие закона. Киберпространство – важный персонаж этой драмы, воспеваемый на первой странице книги Эрика Шмидта и Джареда Коэна о цифровой эре: «Мир интернета, по сути, не связан земными законами <���…> это крупнейшее в мире неуправляемое пространство» [240]. Они говорят как хозяева операционных пространств, недосягаемых для политических институтов, – современный эквивалент «темных континентов», манивших к своим берегам европейских спекулянтов XIX века.

Ханна Арендт проанализировала экспорт перенакопленного капитала британских капиталистов в Азию и Африку в середине XIX века, и ее анализ помогает развить эту аналогию:

Здесь, в отсталых регионах, без промышленности и политической организации, где насилие применялось с большей свободой, чем в любой европейской стране, так называемым законам капитализма была предоставлена возможность творить реальность <���…>. Секретом новой счастливой ситуации было как раз то, что экономические законы перестали загораживать путь алчности имущих классов [241].

В недолгой истории надзорного капитализма подобное беззаконие было критическим фактором успеха. Шмидт, Брин и Пейдж горячо отстаивали свое право на свободу от закона, даже когда Google вырос настолько, что стал, пожалуй, самой могущественной корпорацией в мире [242]. Их усилия были отмечены несколькими взаимосвязанными лейтмотивами: что технологические компании вроде Google двигаются быстрее, чем способность государства их понимать или отслеживать, что поэтому любые попытки вмешиваться или сдерживать с неизбежностью будут непродуманными и глупыми, что государственное регулирование – это всегда зло, препятствующее инновациям и прогрессу, и что пребывание вне закона есть необходимый контекст для «технологических инноваций».