Сергей Цветков - Сотворение мифа

Учёные XVII века исповедовали универсализм познания, для которого не было принципиальной разницы между препарированием трупа и анализом письменного текста. «Хороший анатом, – замечает А. В. Толстиков, – имел все основания надеяться на успех в том числе и на поприще изучения истории» 19 19 Толстиков А. В . Анатомия истории Улофа Рюдбека. С. 169—189. . Препарируя этимологическим ланцетом древнюю мифологию и письменные памятники, Рудбек хотел вычленить из них истину (в его понимании, разумеется). Недаром он пожелал предстать перед современниками и потомками в виде анатома, который вскрывает плоть истории, чтобы продемонстрировать сокрытые в ней тайны. К первому тому «Атлантики» прилагался Атлас, чей фронтиспис обыгрывал популярный сюжет публичного вскрытия трупа в анатомическом театре: сделав скальпелем на большом глобусе смелый разрез от Скандинавии до Азии, Рудбек обнаруживает под земной оболочкой, прямо под Швецией, древнюю прародину человечества – «Остров богов и нас, людей», или Атлантиду. За его действиями изумлённо наблюдают знаменитые мужи древности – историки, географы, путешественники, философы.

«Атлантику» действительно прочли самые выдающиеся представители учёного мира, и среди них Ньютон, Лейбниц, Монтескьё. Её воздействие на умы было так велико, что в 1689 году шведское правительство поручило филологу Юхану Габриелю Спарвенфельду отыскать в европейских архивах документы, которые подтверждали бы открытия Рудбека. Однако пятилетние странствия Спарвенфельда по книгохранилищам Испании, Италии, Швейцарии и других стран ни к чему не привели. Хвалебные отзывы вскоре уступили место критическому разбору исторических «вскрытий» Рудбека, особенно в области лингвистики и «рискованных этимологий». Имя его сделалось синонимом филологической ереси, а «Атлантике» суждено было сыграть роль надгробного камня готицизма, который постепенно утратил свою идейную привлекательность для историков.

В 1673 году, на волне Контрреформации, в Венгрии начинается преследование протестантских священников. Среди сотен беженцев, вынужденных покинуть страну, числится и Иоганн Байер – лютеранский проповедник из Эперьеша 20 20 Совр. Прешов (Словакия). . Он перевозит семью в Кёнигсберг – тогдашнюю столицу Бранденбургского курфюршества – и в следующем году умирает в возрасте тридцати девяти лет.

Его сын Иоганн Фридрих избирает ремесло живописца. Но ему не везёт – редкие заказы, скудные заработки… Шестого января 1694 года его жена Анна Катерина производит на свет мальчика. Ребёнок получает имя Готлиб Зигфрид.

На момент рождения младшего Байера города Кёнигсберга формально ещё не существует. Название это распространяется на три самостоятельных городских поселения – Альтштадт, Кнайпхоф и Лёбенихт, обступившие Кёнигсбергский замок и кафедральный собор. Каждая из общин ревниво оберегает свои территориальные, административные и судебные права, а бастионы и рвы с водой, отделяющие одно поселение от другого, помогают им в этом.

За городскими стенами царит ещё вполне средневековый быт. Узкие улицы вьются, «как ленточные черви», по выражению путешественников, возле домов стоят ящики с нечистотами, по центральным площадям бродят свиньи. Зато имеется университет и выпускается газета, которую читают далеко за пределами Кёнигсберга, в том числе в Москве. Дворцовая библиотека хранит около десяти тысяч книг и манускриптов, в том числе бесценное сокровище древнерусской истории – сделанный в конце XV века список с летописного свода XIII столетия; особую ценность ему придают 618 миниатюр – в большинстве своём, это копии с древних оригиналов. Позднее рукопись получит название Радзивиловской (по имени последнего владельца, виленского воеводы Януша Радзивила), или Кёнигсбергской (по месту хранения с 1671 года) летописи.

Младшему Байеру идёт четвёртый год, когда с любекского торгового корабля, нанятого в Либау, на кёнигсбергскую землю сходят члены Великого посольства – московский волонтёр Пётр Михайлов со товарищи. Молодому царю, не желающему раскрывать своё инкогнито, отводят частный дом в Кнайпхофе.

Тем не менее гостям решено оказать великолепный приём. Предложенные им развлечения разнообразны и изысканны, ибо курфюрст Фридрих III, как может, подражает роскоши версальского двора. Однако быстро выясняется, что странный волонтёр терпеть их не может, за исключением разве что фейерверков. Придворным увеселениям он предпочитает прохождение курса артиллерийского дела у инженера прусских крепостей подполковника Штейнера фон Штернфельда.

Гуляя по городу, Пётр и не подозревает, что где-то рядом подрастают будущие российские академики – Готлиб Байер и Христиан Гольдбах (который, будучи старше своего академического собрата на четыре года, уже приступил к школьным занятиям).

Байеру школьная пора запомнилась бесконечным переписыванием классных упражнений. Он ходит в первых учениках, что побуждает более состоятельных одноклассников обращаться к нему за помощью всякий раз, когда школьное задание кажется им сложным. Иногда ему перепадает за это какой-нибудь подарок, но нередко просьбы товарищей подкрепляются одними угрозами. Чтобы не выдать себя, Байеру приходится переводить один и тот же латинский текст несколькими способами, подыскивая слова и выражения, отличные от тех, которые значатся в его собственной тетради. Впоследствии он найдёт, что эти детские мучения помогли ему выработать понятие о стиле.

Видя школьные успехи сына, родители Байера переводят его в королевскую латинскую гимназию – Фридрихсколлегиум (коллегия Фридриха, который в 1701 году добавил к своему титулу курфюрста Бранденбургского титул короля Прусского). Здешний преподаватель классической филологии Эгерс прививает Байеру охоту к чтению древнеримских писателей. Бессмертная латынь так полюбилась ему, что он, по его собственному признанию, «отвык мало по малу мыслить по-немецки и начал думать на латыни, когда писал».

В 1709 году Кёнигсберг навещает страшная гостья – чума. Эпидемия уносит жизни десяти тысяч горожан. Фридрихсколлегиум закрывается, но Байер продолжает заниматься самостоятельно. Когда в следующем году болезнь отступает из города, он записывается на богословский факультет Кёнигсбергского университета.

Юный студент буквально запирает себя в стенах аудиторий и университетской библиотеки. Зато уже на втором году обучения ему предлагают место учителя в низшем классе Фридриховой коллегии со столом, помещением и жалованьем в размере двадцати талеров. Условия не самые блестящие, но Байер соглашается на них, чтобы облегчить отцу бремя расходов на своё содержание. Отныне он даёт уроки чистописания и латыни ста пятидесяти ученикам, проводя ежедневно по семь часов в том самом классе, в котором не так давно сиживал сам. Для него словно не существует усталости, и он ещё находит время на изучение еврейских книг Ветхого Завета и чтение античных философов.