Валерий Губин - Человек в трех измерениях

Что касается сверхчеловека, то ныне это уже «уходящая натура». Есть выдающиеся писатели, художники, композиторы, и каждый имеет свою, иногда очень большую группу почитателей, или, как теперь говорят, фанатов. Но давно уже нет гениев, пользующихся мировым признанием: ни в науке, ни в искусстве, ни в политике, ни в философии. Возможно, кто-либо из ныне живущих еще получит такое признание, но кажется более вероятным, что время великих людей, сверхчеловеков прошло. Говорят, что великие люди в политике появляются в эпоху великих потрясений, но наша эпоха, начиная с Первой мировой войны, – одно сплошное потрясение. И то, что было поразительным и невероятным для прошлых эпох: революции, эпидемии, появление новых религий или гибель большого числа людей, – все это становится обыденностью для нашего времени. Люди не верят ни политикам, ни пророкам и подозрительно относятся к научным открытиям, справедливо подозревая, что их внедрение в жизнь может обернуться катастрофой. И если когда-нибудь явится провозвестник новых горизонтов и откроет новый смысл существования, то он окажется, как полагал Достоевский, в положении Христа перед Великим инквизитором, который скажет ему, что люди малосильны, порочны и ничтожны. «И если за тобой во имя хлеба небесного пойдут тысячи и десятки тысяч, то что станется с миллионами и десятками тысяч миллионов существ, которые не в силах будут пренебречь хлебом земным для небесного?»

Еще в начале ХХ в. Макс Шелер писал, что за последние десять тысяч лет истории наша эпоха – первая, когда человек стал совершенно проблематичен. Он больше не знает, что он такое, но в то же время знает, что он этого не знает. И по-прежнему человек предстает перед самим собой как очень необычное, странное создание. Бог или природа сотворили человека, но при этом не дали ему ни определенного места, ни особого наследия. Все другие сотворенные существа имеют заложенную в них более или менее жесткую программу поведения. Человек один ничем не связан: может делать что хочет и быть тем, на что решится по своей воле. Он сам оказался собственным мастером и строителем и должен формировать себя из материала, который ему подходит. Он может опуститься на низшую ступень животного мира, но может и подняться до вершин духовной деятельности. В нем нет никакой предопределенности ни к роду занятий, ни к типу поведения. В нем заложено семя любой деятельности и зародыши любого образа жизни.

Философы во все времена сталкивались с невозможностью дать определение сущности человека, хотя всегда были попытки сделать это: «человек разумный» (homo sapiens), «человек делающий» (homo faber), «человек играющий» (homo ludens). К. Маркс определял человека как животное, производящее орудия труда, Гегель – как млекопитающее с мягкой мочкой уха (в шутку, конечно), Ф. Ницше – как животное, умеющее обещать, и т. д., и т. п. Видимо, дать однозначное определение невозможно: слишком человек многогранен, разносторонен в своих мыслях, делах и свершениях и ни под одно определение не подходит, ни одним определением не охватывается. Точно так же невозможно выделить какие-либо виды или подвиды человеческой популяции, и чаще всего деление на расы, на национальности, по половому признаку, по строению головы совершенно не ухватывает сущности человека.

Философия, как ни странно, ранее никогда не интересовалась человеком. Впервые тема человека как единичного и особенного, уникального и неповторимого, как свободной по своей природе личности появилась только в XIX в. – у А. Шопенгауэра, С. Кьеркегора, Ф. Ницше, Ф.М. Достоевского. Только в произведениях этих авторов показан человек страдающий, мучающийся, надеющийся, любящий, т. е. живой человек, а не абстрактная научная конструкция. Вышеназванные мыслители впервые стали говорить о том, что реально существует только единичный, отдельный человек, чья жизнь и свобода не гарантирована ни моралью, ни обществом, ни государством, ни историей или традицией. В классической философии место человека занимали трансцендентальный субъект, самосознание, интеллигенция, Я и т. д. И сами тексты классической философии носили безличностный характер. В силу безличности текстов этих мыслителей складывалось впечатление, что если бы, к примеру, Гегель был совсем другим человеком по своему темпераменту, особенностям характера, привычкам, он все равно написал бы те же самые тексты.

Только в постклассическую эпоху с очевидностью обнаружилась неразрывная связь между личностью автора и произведением. Оказалось, что личность автора – необходимая составная часть произведения. Тексты Ницше или Кьеркегора вытекают непосредственно из особенностей их личности, судьбы, из их трагического мироощущения и «обреченности». Тексты постклассических мыслителей воспринимаются не только как философские произведения, но часто и как художественные, в силу того что их личностное начало выражено намного очевиднее. На афоризмах Ницше или рассуждениях Бергсона лежит такой же яркий и неповторимый отпечаток автора, как на стихах Гёте. «Философом, – писал А. Шопенгауэр, – может быть лишь тот, кто может помимо всякой рефлексии созерцать мир и постигать идеи как художник-пластик или поэт, но в то же время настолько владеет понятиями, что может отображать и повторять мир» [14] Шопенгауэр А. Новые Paralipomena // Шопенгауэр А. Собр. соч.: В 6 т. М., 2001. Т. 6. С. 16. .

В текстах этих авторов впервые появляется человек как живая личность и бесконечная проблема. И как литература порождает читателя, так и эти тексты (повлиявшие на все остальные области знания, касающиеся человека, – историю, психологию, этнологию, экономику и др.) создавали человека и формировали его качества. Так что можно согласиться с постструктуралистами: человек не является ни самой древней, ни самой постоянной проблемой из стоявших перед человеческим познанием. Человек, каким мы его знаем сегодня, – относительно недавнее открытие европейской культуры, и вовсе не вокруг него и его тайн «ощупью рыскало познание» (М. Фуко).

В отличие от гуманистов Возрождения со времени Ф. Ницше и Ф. Достоевского философия и искусство видят в человеке не величие, а сложность. Раньше гуманисты стремились показать в человеке все позитивное, возвышающее его до бесконечности. В результате получался не человек, а Бог. Мыслители XIX в. уже полагали, что человек – это тайна, которую надо все время проявлять, анализировать, что всякий человек сложен, простых людей нет. «Сложен всякий человек и глубок, как море, особенно современный нервный человек» [15] Неизданный Достоевский. Записные книжки и тетради. 1860–1881 // Литературное наследство. Т. 83. М., 1971. С. 417. , – писал Ф.М. Достоевский. Эта сложность выражается прежде всего в том, что человек обладает многомерностью.