Владимир Обручев - От Кяхты до Кульджи. Путешествие в Центральную Азию и Китай

Вернувшись в свою палатку и отвешивая вечером серебро для уплаты князю за проводников и за обмен уставшего верблюда на двух лошадей, я пришел к печальному выводу, что остается слишком мало серебра для дальнейшего пути по Наньшаню. Дороговизна проводников и непредвиденный длинный маршрут по западному Наньшаню истощили мои финансы, и оставалось одно средство — продать князю чтонибудь из более ценных вещей — берданку, двустволку или бинокль. Я не сомневался, что князь выберет берданку, которая ему так понравилась и которую он уже просил продать ему.

На следующее утро опять пришли гости: один из адъютантов с старшим сыном князя, ламой, и еще какимито родственниками. Они поднесли мне опять молочную водку, но в большой глиняной бутыли и хорошего качества, и привели двух хороших лощадей в обмен на верблюда. Они спросили, нет ли у меня куска мыла для супруги князя, судя по чему мыло является редким предметом в обиходе даже у монгольских князей, не говоря о простых монголах, которые его не употребляли никогда. Родственники князя выразили желание получить белой бумаги, пустые банки, бутылки и жестянки (от консервов). Коечто я мог еще уделить им и отправил также князю подарки в виде куска мыла, фунта стеариновых свечей и дорожной чернильницы с пером, а Цоктоева отрядил с тремя предметами, предлагаемыми для продажи. Как я и предполагал, князь согласился дать просимую мною цену только за берданку с сотней патронов, а за бинокль и двустволку предлагал цену значительно ниже их стоимости.

После обеда меня посетил старший лама с добродушным лицом, присутствовавший на аудиенции. Он поднес мне хадак и фунта два масла в бараньей брюшине и, в качестве княжеского врача, просил уступить ему некоторые лекарства, именно слабительные, глазные и от «задержания крови».

Первые я мог дать ему в виде касторового масла, английской соли и борной кислоты, но лекарства «от задержания крови» у меня, конечно, не было. Заметив в моей аптечке клистирную трубку, лама спросил о ее назначении, которое ему так понравилось, что он просил уступить этот прибор. К сожалению, он был у меня единственный. Лама посоветовал мне привести в следующий раз в Цайдам несколько штук, обещая им хороший сбыт. Он спрашивал также, почему я не иду в Лхассу, и предлагал дать туда проводникаламу, который будто бы сумеет провести меня в этот священный город буддистов, недоступный для европейцев. Возможно, что дружба с ламами и получение рекомендательных писем и проводников из монастыря в монастырь могли представлять в то время единственный способ проникнуть в Лхассу, что не удалось ни Пржевальскому, ни Рокгиллю, ни принцу Орлеанскому, а позже и Свену Гедину. В благодарность за лекарства лама подарил мне четки из пальмового дерева, привезенные из Лхассы.

Упомяну еще, что в лагере князя один солдатмонгол обратился ко мне порусски и предлагал свои услуги в качестве переводчика, будто бы знающего потангутски и покитайски. Этот монгол Абаши был родом из Уланкома, на севере Монголии, и хотел бы вернуться на родину после многолетних странствий. Я согласился взять его, а князь разрешил ему ехать со мной.

К вечеру все наши сношения с монголами были кончены, и на следующее утро мы двинулись в путь. Проезжая мимо лагеря, я заехал еще к князю проститься и получить «охранное письмо», которым все попутные монгольские начальники приглашались, во имя дружбы с князем Курлыкбейсе, охранять нас от тангутов и давать проводников за сходную цену. Пока ламы писали письмо, князь угощал меня кислым молоком, которое делается из смеси разных сортов молока — козьего, овечьего и коровьего — закисающих в общей кадке; в жаркий день это приятный и немного спиртной напиток. На этот раз к украшениям княжеской палатки прибавились еще три опаленные бараньи головы, которые лежали на кадях с молоком и, казалось, насмешливо глядели на нас своими безбровыми глазами, оскалив белые ряды зубов.

Наконец, письмо написано, к нему приложена печать князя в нескольких местах, и, сопровождаемые добрыми пожеланиями адъютантов, мы выехали за черту лагеря в унылую степь, уходящую на восток за горизонт между двумя цепями скалистых гор, в которых живут тангуты. Благополучно ли пройдем мы через их кочевья?

Последние переходы по Цайдаму. Вредный корм в долине Дулангол. Горные озера. Кумирня Дабасун. Буддийское богослужение. Маленький гэгэн. Ужин «бедных» лам. Перевал к Кукунору. Тангутское стойбище. Черные палатки. У озера. Рыбная ловля. Отшельники на острове Куйсу. Пески восточного берега. Перевал к Донкыру. Столкновение с тангутами. Скорая помощь китайцев. Город Сининфу. Английский путешественник. Смена каравана. Опять через цепи Наньшаня. Китайские золотоискатели. Оазис Ганьчжоу.

Мы шли еще четыре дня на восток по той же северной окраине Цайдама, по долине, ограниченной с севера низкими передовыми грядами Южно-Кукунорского хребта, а с юга — сначала плоскими холмами, а затем скалистым хребтом Баин-Сарлык с зубчатым гребнем. В долине мы миновали четыре соленые озера, окруженные солончаками с зарослями кустов тамариска и хармыка, а в промежутках между ними шли по унылой глинистой или глинистощебневой степи с бедной растительностью. Коегде попадались жалкие монгольские пашни, орошаемые из речек, вытекавших из северных гор. Редкие монгольские юрты прятались за глинобитными стенами небольших укреплений, возведенных для защиты от внезапного нападения тангутов. Но последних на всем пути до Дуланкита мы не видели, да они могли попасться только случайно в виде нежеланных гостей, вторгнувшихся во владения Курлыкбейсе с целью грабежа.

Перед Дуланкитом дорога свернула в горы по узкой долине р. Дулангол, где мы вскоре остановились возле кумирни, так как должны были получить новых проводников. Цоктоев и старые проводники отправились в кумирню, но местный начальник, тоже вроде князька, был в отлучке, и проводников назначил гэгэн, глава маленького монастыря.

На склонах долины мы впервые после долгого времени увидели редкий лес, состоявший из древовидного можжевельника (арца), похожего на тую, и тяньшанской ели с кустами барбариса. Но место ночлега оказалось вредным для наших животных: лошади наелись какойто травы, сделались сонными и вялыми, глаза у них слезились, и веки опухли. Местные монголы говорили, что животные, не привыкшие к этой траве, поев ее несколько дней, совершенно ослабевают и иногда околевают. Поэтому на следующий день, несмотря на дождь, зарядивший с утра, мы поторопились переселиться километров на 10 дальше по той же долине, где берега небольшого озера представляли хороший корм. Потом еще день шли по той же долине, в которой находится еще одно озеро, более крупное.