Яу Шинтун - Контур жизни

Но в наших походах за водой были и приятные моменты: необходимость наносить воды давала нам повод отправиться в горы. Там, наверху, были стремительные ручьи, возле которых мы играли на камнях и в которых пытались ловить рыбу, которую я иногда выпускал в большой чан на заднем дворе. Кроме того, мы искали орехи (чтобы приглушить свой почти постоянный голод) и собирали дикорастущие цветы, поскольку не могли позволить себе покупать цветы в лавке.

Матери приходилось каждый день ходить в город за продуктами. Иногда она брала нас с собой, и это могло выглядеть довольно забавно. С утра пораньше люди выстраивались в ряд вдоль улицы, чтобы продать свой товар. Торговля была незаконной, и полиция время от времени ее пресекала. Торговцы тогда разбегались в панике во все стороны, и начинался настоящий хаос. Мне казалось несправедливым, что многие, разбегаясь от полицейских, теряли свои последние пожитки.

Мы были далеко не единственной семьей, у которой не хватало денег на покупку еды. Бедные семьи нередко объединялись, чтобы помогать друг другу в особенно «тощие времена». Подобная практика кооперации позволяла нам иметь на столе еду, даже когда денег не было, а такое случалось часто. Из этих же соображений мои мать и отец всегда старались по мере сил помогать друзьям и родным в беде, даже когда мы сами едва сводили концы с концами. Мои родители всегда старались как можно больше давать окружающим, подавая пример великодушия и добродетели, который навсегда остался со мной.

Хотя нам приходилось каждый день бороться за выживание, мы всегда с нетерпением ждали праздников – времени, когда мы могли ненадолго отбросить все тревоги и радоваться моменту. К примеру, мы с большим воодушевлением отнеслись к празднованию китайского Нового года, который, как обычно, наступил в начале 1956 г. Несмотря на нашу бедность, мама готовилась к празднику целый месяц: делала домашнее вино, особый новогодний пирог плюс рисовое печенье и другие лакомства в качестве подарков родным и друзьям.

Кануну Нового года в Китае придается особое значение. Наша семья, как и другие, собиралась на торжественную трапезу. Отец ставил на стол фотографии бабушки, дедушки и других родственников и зажигал благовония, рассказывая нам о том, откуда происходили наши предки. Мы демонстрировали уважение к предкам традиционными тремя поклонами перед их фотографиями.

Следующий день мы начинали с того, что зажигали петарды и фейерверки. Именно я обычно запускал всю пиротехнику. После этого родители просили всех детей встать вместе; мы кланялись им, говорили «С Новым годом!» и другие приятные слова. Мама раздавала всем нам немного денег, как правило, каждому по 1 гонконгскому доллару в красном конверте – ведь красный цвет символизирует удачу. (Это была очень скромная сумма, соответствовавшая на тот момент примерно 15 американским центам, но на них все же можно было купить миску лапши.) Новый год был так важен для моих родителей, что они иногда даже занимали деньги, чтобы одарить всех нас этой скромной суммой.

Затем отец вез нас на автобусе на встречу с его друзьями и родственниками. Если мы посещали какого-нибудь богатого друга и получали еще один красный конверт, то эти деньги мы отдавали маме. Благодаря этой традиции я имел возможность познакомиться со многими близкими отцу людьми. На этих встречах дети иногда собирались вместе, чтобы поиграть в покер, – мы почти никогда этого не делали, кроме как в праздники.

Еще один большой праздник – лунный праздник середины осени – наступал в сентябре или иногда в октябре. Мама пекла так называемый лунный пирог с разными начинками. После этого дети допоздна бегали по горам и холмам с бумажными фонариками в руках, что было опасно, потому что фонарики нередко вспыхивали, но одновременно это было очень весело.

Оглядываясь сегодня на эти и другие праздники, я вижу, что даже в самые трудные времена тяготы и лишения нашей жизни иногда сменялись мгновениями радости и беззаботности.

Раз в неделю отец преподавал китайскую каллиграфию и поэзию нам с братьями и еще нескольким мальчикам, жившим поблизости. Он считал, что любой уважающий себя ученый человек должен хорошо владеть каллиграфией – эта традиция зародилась в глубокой древности. Мы должны были заучивать творения знаменитых поэтов прошлого, а затем записывать их на дешевой бумаге. Уважаемые ученые, учил нас отец, делали чернила из древесного угля, растирая его на камне, поэтому мы занимались тем же самым. Мы должны произносить слова правильно и говорить уверенно, говорил он, добавляя: «Невозможно по-настоящему почувствовать стихотворение, не прочитав его вслух».

Один из наших соседей пожаловался на шум, который издавали мальчишки, выкрикивавшие стихи, – хотя лучше громкое чтение стихов, чем шумные вечеринки. Иногда задания отца оказывались слишком сложными для меня, но я все же многое узнал из наших занятий о китайской литературе и истории.

Я в тот период не слишком усердствовал в школе, а вот к урокам отца относился серьезно. Он был самым важным моим учителем и остается таковым до сих пор. Детские занятия с ним пробудили во мне интерес к китайской истории, литературе и поэзии, который не покинул меня и позже. Они даже повлияли на мою работу в математике – конечно, не на конкретные методы решения задач, а на то, как я подхожу к задаче и всегда пытаюсь разобраться в ее историческом контексте. Я обнаружил, что знание о том, как все происходило раньше, часто может подсказать разумные следующие шаги.

В более общем смысле мне, безусловно, пошли на пользу завышенные ожидания отца в отношении меня, хотя в детстве я понятия не имел, как их оправдать, а понял это, к несчастью, лишь после его ухода. В дополнение к урокам, которые он нам давал, и к более непринужденному общению я с удовольствием слушал оживленные дискуссии отца со студентами колледжа, которые часто захаживали в наш дом. Иногда они говорили о философии, обсуждая понятия, далеко выходившие за пределы понимания ребенка, но я все же ощущал их возбуждение и интерес и видел, какую власть идеи могут обретать над людьми.

Все это тоже было частью моего неформального обучения, которое во многих отношениях было важнее формального. Теперь, когда мы переехали в Шатинь, я начал учебу заново, с чистого листа, в новой школе с новыми учителями и одноклассниками; из-за того, что в первом классе юэнлуньской школы меня обижали, я пропустил почти полгода учебы. Иногда одноклассники смеялись надо мной из-за хлипкой обуви и домотканой одежды, но здесь насмешки никогда не выходили за определенные рамки. Кроме того, я всегда был равнодушен к моде.

Одним из самых заметных изменений стало то, что занятия в моей новой школе проходили более строго, чем я привык, особенно в сравнении с тем коррекционным учреждением, которое я посещал (или частично посещал) годом раньше. Во втором классе я начал понимать, что такое настоящая учеба, и, откровенно говоря, получалось у меня не очень. В третьем классе тоже ничего не изменилось. По существу, я еле-еле держался. Час на дорогу до школы пешком и столько же на обратный путь были уже достаточно тяжелы для меня, а иногда и слишком тяжелы. И я все еще не мог избавиться от прозвища Грибок, которое мне никогда не нравилось.