Константин Рыжов - Человечество: История. Религия. Культура Древний Рим

Вскоре после этого прибыл диктатор, и тут же протрубили общий сбор. Добившись тишины, глашатай вызвал начальника конницы Квинта Фабия. Едва тот подошел к подножию трибунала, как диктатор воскликнул: «Я спрашиваю тебя, Квинт Фабий: если власть диктатора – высшая власть и ей покорны консулы, у коих царские полномочия, и преторы, избранные при одних с консулами ауспициях, то признаешь ты справедливым или нет, чтобы словам диктатора внимал начальник конницы? Что ж ты не отвечаешь? Или я не запретил тебе предпринимать что бы то ни было в мое отсутствие? Не запретил сражаться с неприятелем? А ты, поправ мою власть, при недостоверных гаданиях, при неясности в знамениях имел дерзость, вопреки воинскому обычаю, вопреки долгу ратному, завещанному нам от предков, вопреки воле богов, сразиться с врагом! Отвечай же на мои вопросы и берегись сказать хоть слово сверх этого! Ликтор, подойди сюда». На иные из вопросов ответить было не просто, и Фабий то восставал против того, что в деле о жизни и смерти один и тот же человек и обвинитель его, и судья, то принимался кричать, что скорей можно лишить его жизни, чем славы подвигов.

Придя в ярость, диктатор отдал приказ сорвать одежды с начальника конницы и приготовить розги и топоры. Ликторы уже срывали с Фабия одежды, когда он, взывая к верности воинов, скрылся среди триариев, стоявших на сходке в задних рядах, а там уже нарастало возмущение. Крики распространились по всему собранию: кое-где слышались мольбы, а кое-где и угрозы. Неспокойно было даже на трибунале: легаты, окружавшие кресло диктатора, просили его отложить дело до завтра, чтобы дать утихнуть гневу и самим обдумать все не спеша. Но этими речами легаты скорее восстановили диктатора против себя, нежели примирили его с начальником конницы: им было приказано сойти с трибунала. Пока через глашатая диктатор тщился добиться тишины, наступила ночь и положила конец противоборству.

Начальнику конницы было приказано явиться на другой день, но все твердили, что назавтра Папирий, задетый и ожесточенный самим сопротивлением, распалится пуще прежнего, и Фабий тайком бежал из лагеря в Рим. По совету отца, Марка Фабия, уже трижды бывшего консулом, а также диктатором, он немедленно созвал сенат. Начальник конницы еще не успел закончить своего выступления, когда перед курием вдруг послышался шум: это ликторы прокладывали дорогу диктатору. Узнав о бегстве Фабия из лагеря, он тотчас пустился с легкой конницей в погоню. Вновь начался спор, и Папирий приказал схватить Фабия. Он неумолимо стоял на своем, невзирая на мольбы первых из граждан и всего сената в целом. Тогда отец юноши, Марк Фабий, сказал: «Раз уж ни воля сената, ни мои преклонные годы, коим ты готовишь сиротство, ни доблесть и знатность начальника конницы, которого ты сам себе выбрал, ровным счетом ничего для тебя не значат, как не значат и мольбы, не раз трогавшие сердца неприятелей и смягчавшие гнев богов, то я обращаюсь к народным трибунам, я взываю к народу, и раз ты отвергаешь суд своего войска, своего сената, то ему я предлагаю быть твоим судьей, ему, единственному, кто имеет, наверное, больше власти и силы, чем твоя диктатура».

Из курии пошли в народное собрание. Поначалу слышались не столько связные речи, сколько отдельные выкрики; наконец шум был перекрыт негодующим голосом старого Фабия: он порицал Папирия за надменность и жестокость. На его стороне было влияние сената, расположение народа, поддержка трибунов, память о войске в лагере; другая сторона толковала о неколебимости высшей власти римского народа, о долге воина, указе диктатора, перед которым благоговеют, как перед божественной волей, о Манлиевом правеже, о том, как польза государства была им поставлена выше отцовской привязанности.

Однако красноречие диктатора не произвело впечатления на сограждан. Фабия спасло единодушие римского народа, принявшегося молить и заклинать диктатора в угоду ему освободить начальника конницы от казни. Трибуны тоже присоединились к мольбам, настойчиво прося у диктатора снизойти к заблуждениям, свойственным человеку, и к молодости Квинта Фабия.

Наконец диктатор сказал: «Будь по вашему, квириты. Не снята вина с Квинта Фабия за то, что вел войну вопреки запрету полководца, но я уступаю его, осужденного за это, римскому народу и трибунской власти. Так что мольбами, а не по закону вам удалось оказать ему помощь».

Поставив Луция Папирия Красса во главе Города и запретив начальнику конницы, Квинту Фабию, делать что-либо по его должности, диктатор возвратился в лагерь. Появление его не слишком обрадовало сограждан и ничуть не устрашило врагов. Уже на другой день неприятель, подойдя к римскому лагерю, выстроился в боевом порядке. Если б воины сочувствовали замыслам вождя, в этот самый день можно было наверняка покончить с войною против самнитов: так умело построил Папирий ряды, так удачно выбрал место и расставил подкрепление, настолько приумножил силы войска всякими военными хитростями; однако воины были нерадивы и, чтобы умалить заслуги своего предводителя, нарочно не спешили одерживать победу. Папирий понял, что ему надо смирить себя и к суровости подмешать ласку. Собрав легатов, он сам обошел раненых воинов и, заглядывая в шатры, каждого в отдельности спрашивал о здоровье и поименно поручал воинов заботам легатов, трибунов и префектов. Таким образом Папирий вернул расположение народа.

Восстановив силы войска, диктатор вновь вступил в бой с неприятелем, причем и он сам, и воины твердо верили в победу. И такой был разгром, такое повальное бегство самнитов, что день тот стал для них последним днем сражений с диктатором. Измученные бедствиями, они отправили в Рим послов для мирных переговоров. Но заключение мира не состоялось из-за споров о его условиях. Самниты ушли из Города, заключив на год перемирие.

В консульство Квинта Фабия и Луция Фульвия (322 г. до Р.Х.) из-за опасений, что война в Самнии окажется кровопролитной, римляне провозгласили диктатором Авла Корнелия Арвина, а тот поставил начальником конницы Марка Фабия Амбуста. Произведя со всею строгостью набор, они двинулись в Самний.

Когда началось сражение, самниты долгое время бились с римлянами на равных. От третьего часа до восьмого противоборствующие стороны были столь равносильны, что знамена не двинулись с места ни вперед, ни назад и ни одна сторона не отступила. Вросши в землю и напирая щитом, каждый дрался на своем месте без передышки и не оглядываясь по сторонам. Силы воинов были уже на исходе, но тут самнитские конники, узнали, что римский обоз стоит далеко от вооруженных воинов без охраны и вне укреплений. Взалкав добычи, они бросились его грабить. Призвав начальника конницы, диктатор сказал: «Ты видишь, Марк Фабий, что вражеская конница оставила поле боя. Теперь наш обоз стал их обузой. Ударь на них, пока, подобно всем ордам, занятым грабежом, они рассыпаны повсюду в беспорядке».