Игорь Храмов-Тесёлкин - О войне – с любовью. Россиянам. Соотечественникам. Потомкам

Так вот, тогда меня, начинающего репортера, с раздражением исполняющего обязанности дежурного редактора (творить надо, а приходится этой вот рутиной заниматься), ветеран – журналист сразил одной фразой: «Журналист начинается со способности удивляться. Самым простым и обыденным вещам. Кончилось удивление – кончился журналист». То есть к окружающему миру следует относиться если не с любовью, то хотя бы по крайней мере – с интересом. С интересом не к себе, любимому, а к окружающему миру.

Недавно мне попала в руки его статья про саратовский мост – «Устал, бедняга?». Такое впечатление, что написано сегодня. Этим настоящая журналистика, как, впрочем, и любое настоящее искусство и отличается – оно от времени становится лишь актуальнее. Недавно мне попал в руки пушкинский «Современник» – он гораздо актуальнее, чем «Наш современник» и наш «Новый мир» вместе взятые. Александра Сергеевича было за что убивать. Посмотрите и убедитесь сами.

Не открою секрета, что наше время характерно нарастанием апатии – падения интереса не только к окружающему миру, но даже собственной жизни. Пожалуй, сегодня все уже чувствуют, как время все более сгущается, спутываясь в злобный клубок отрицательных пустых энергий. Мир, в котором все меньше остается места для искренности и любви.

И об этом свидетельствует не только рост психических заболеваний (как блестяще определил один психологов: состояние невроза – это нормальная реакция на ненормальное существование) и самоубийств, но и количество окружающей нас пустоты в «культурном пространстве». В том числе и средствах массовой информации.

Как упрекнул меня один из редакторов нашего «продвинутого» «патриотического» еженедельника: «У тебя каждая статья – как флаг. Мимо него не пройдешь». Ничего себе – упрек журналисту, да? Посмотрите какую – нибудь из современных газет – большинство из них настолько «ни о чем», что, отложив текст в сторону, хочется раздраженно спросить: о чем эта газета?

Как и количество пустых телепередач, бездарных фильмов и стихов, никому, кроме авторов, не нужных литературных произведений. Как проговорился один из таких авторов – один из классиков современного местечкового постмодернизма: «Сегодня автор не интересен не только кучке своих поклонников, но даже самому себе…» Пожалуй, самый яркий пример все более усиливающейся бессмысленности существования. «Мир, в котором нет любви – пустой и равнодушный мир…»

Как призналась одна моя знакомая жена священника: «Твои тексты тяжело читать…». Я удивился и слегка расстроился: неужели настолько тяжело пишу? Вроде стараюсь излагать мысли простым русским языком. Который, на мой взгляд, вполне в состоянии освоить любой умеющий читать человек, более-менее успешно освоивший среднюю школу… Приятельница пояснила: над каждой мыслью приходится думать, а она, как неожиданно открыла для себя самой, за последнее время просто отвыкла это делать. Научный работник, между прочим…

Кстати, по поводу корректоров. Самый большой комплимент в моей жизни мне сделала одна из них, сказав: «Вас двое в редакции таких сумасшедших – вы и Пятницкий». В смысле – такой же настырный и надоедливый. Слава Богу! Что-то хорошее от окружающих меня людей я, наверное, все-таки взял. Я об отношении к своему делу если и не с любовью, то по крайней мере – с интересом.

Помните эпизод из фильма «В бой идут одни старики», когда за дружеским фронтовым застольем молоденький лейтенантик – интелектуал делится с фронтовыми друзьями выстраданным: «Ну как люди не поймут, что что-то великое можно совершить только – с любовью»? Безусловно. От пустоты душевной, по моему, под вражеский танк с гранатами не полезешь.

Это если бойцу повезло и гранаты у него были: тогда он мог бросить их под гусеницу подходящего танка и так остановить стальное чудовище. От взрыва гусеницу срывало и танк начинал кружиться на месте. Если у солдата находилась вторая граната и не отказывали при этом нервы – он успевал бросить ее в заднюю часть танка, где находились бензобаки, пока танк делал оборот вокруг своей оси. Тогда двигатель взрывался. Танк фактически был уничтожен. Если нет – танк превращался в неподвижную стреляющую крепость – до тех пор, пока хорошо обученные и прекрасно снабженные немецкие ремонтные бригады не чинили повреждённые траки и танк вновь вступал в строй.

Да что там с гранатами: в начале войны не то что гранат – бутылок с бензином на всех не хватало. Нет, я не про знаменитый «коктейль Молотова» – бутылку с зажигательной смесью, которая при ударе детонировала и самовозгоралась. Сегодня рецепт их создания, как и впрочем, и многого другого, можно совершенно свободно найти в Интернете. А в начале войны их еще не было. Их, как и Шостакович свою знаменитую симфонию, создали ученые ленинградского университета во время блокады, и технически это было достаточно сложным: нужно было найти такую смесь, которая бы детонировала лишь при сильном ударе, когда бутылка разбивалась о броню.

А в начале войны солдаты часто пользовались обычными бутылками с бензином, обмотанными тряпками. Видели большие «хозяйственные» спички? Вот такая спичка вставлялась в пробку головкой вверх, а боец клал в карман спичечный коробок. Время было осеннее, коробки отсыревали, да и пот, наверное, прошибал от такой работы нешуточный, поэтому если была возможность – человек брал с собой запасной.

Вот об такой коробок солдат чиркал спичкой, если она зажигалась – он давал ей слегка разгореться – и бросал в заднюю часть стремительно уползавшего танка, где находился мотор. Если бросок был удачным, бензин растекался по броне и загорался. Тогда пламя перекрывало доступ воздуха в скрытый под броней двигатель и танк останавливался. Если удавалось бросить вторую бутылку – пламя могло протечь прямо внутрь, и мотор взрывался. Замечательные авиационные двигатели, установленные на германских машинах, так же замечательно горели, поскольку работали на бензине. Видели, как фильмах про войну дымятся фашистские танки и ни одного нашего? Это потому, что на наших танках стояли «дизели» – те, которые и сегодня прекрасно используются в тракторах, трудящихся в бывшем народном хозяйстве.

Знаете, какой толщины броня была у танков времен Второй мировой? Ровно дециметр. Десять сантиметров. Ну, впрочем, это у более поздних «тигров», а у более ранних модификаций начала войны – сантиметров восемьдесят. Пробить их «в лоб» было почти невозможно – наши противотанковые пушки простреливали их лобовую броню где-то с расстояния пятисот метров.

Скорость танка, кстати, составляла около сорока километров в час. За сколько он преодолеет полкилометра – попробуйте сосчитать сами, у автора, если честно, с математикой неважно. Скорострельность пушки – при условии, что расчет полный и есть кому вовремя подтаскивать снаряды, заряжать и наводить на цель, составляет пять – шесть выстрелов в минуту, поэтому большинство орудий успевали сделать в лучшем случае два – три результативных выстрела.