Коллектив авторов - Сибирский текст в национальном сюжетном пространстве

В современном русском литературоведении сложились два подхода к пониманию сибирского текста русской литературы. Первый – вслед за осуществленной В.Н. Топоровым и на сегодня уже классической реконструкцией Петербургского текста – продемонстрировал в 2002 г. В.И. Тюпа, охарактеризовавший комплекс сибирских мифологем в классических произведениях литературы XIX в. как трансформацию архетипов инициационной обрядности 1 1 Тюпа В.И. Мифологема Сибири: к вопросу о «сибирском тексте» русской литературы // Сибирский филологический журнал. 2002. № 1. С. 27-35. Предшественником В.И. Тюпы был Ю.М. Лотман, указавший на мифогенный характер сибирского ландшафта в рамках хронотопов главных русских романов XIX столетия. См.: Лотман Ю.М. В школе поэтического слова. Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М., 1988. С. 338-340. . Другой ракурс проблемы – понимание сибирского текста как аутентичной локальной словесности, катализатором к формированию которой служит территориальная идентичность (в случае с Сибирью – областничество XIX – начала XX вв. и его рефлексы в советской словесности и культуре диаспоры) 2 2 Серебренников Н.В. Опыт формирования областнической литературы. Томск, 2004. Гл. 3, раздел 1. «Конструирование сибирского текста». . Обе точки зрения являются взаимодополняющими – в соответствии с логикой самого материала, который представляет собой, с одной стороны, огромный массив текстов «о Сибири» (начиная с пронизанных мифопоэтикой и восходящих еще к античным временам европейских известий о Северной Азии XV-XVI вв. и вплоть до многочисленных травелогов XIX-XX столетий, преимущественно посвященных проблемам каторги и широко понимаемой этнографии), а с другой – опыт становления сначала местной рукописной, а затем и литературной в собственном смысле традиций 3 3 Литературные образы сибирского ландшафта и некоторых его локальных составляющих в последнее время становились предметом изучения в ряде коллективных трудов. См.: Сибирский текст в русской культуре: Сб. ст. Томск, 2002; Сибирский текст в русской культуре. Вып. 2. Томск, 2007; Сибирь в контексте мировой культуры. Опыт самоописания: Коллективная монография. Томск, 2003; Сибирь: взгляд извне и изнутри. Духовные измерения пространства. Иркутск, 2004; Алтайский текст в русской культуре. Вып. 1. Барнаул, 2002; Алтайский текст в русской культуре: Материалы второго научного семинара «Алтайский текст в русской культуре». Вып. 2. Барнаул, 2004; Алтайский текст в русской культуре. Материалы Третьей региональной науч.-практ. конф. Вып. 3. Барнаул, 2006. Отметим также книгу американских славистов: Between Heaven and Hell. The myth of Siberia in Russian Culture / Ed. by G. Diment and Y. Slezkine. New York, 1993. . По мере того как Россия продвигалась за Урал, преображаясь из сравнительно небольшого восточно-европейского государства в громадную территориально интегрированную империю, обе эти установки встречались в пространстве литературного текста и начинали сложно взаимодействовать.

Увлеченное «локальными текстами» современное отечественное литературоведение редко прибегает к иерархизации образов тех территориальных миров, которые воссоздаются в культуре. Так, по умолчанию равнозначными признаются любые территориальные тексты, которые находятся за рамками московского и петербургского культурных локусов. Нередко родовым, объединяющим понятием для них служит понятие «провинциального текста». Однако когда тот или иной топографический ареал идентифицируется как провинциальный, тогда неизбежно активизируются два его альтернативных, но «неразрывно связанных друг с другом смысла – убогого никчемного захолустья и потерянного рая» 4 4 Зайонц Л.О. История слова и понятия «провинция» в русской культуре // Russian Literature. North Holland. 2003. LIII. С. 323. . В этой ситуации научное исследование (особенно проводимое местным специалистом) рискует выйти за рамки науки в эмоционально-политическую плоскость. Характерным примером болезненного переживания провинциальной «отдаленности» служит часто проникающий то в масс-медиа, то в публицистику и имеющий явную компенсаторную природу мотив «центральности» той или иной российской области и / или города. С этим мотивом нередко соседствуют разговоры не просто о местной самобытности, но самостоятельности и едва ли не исключительности 5 5 См. любопытную дискуссию о Норильске, который в определенном оценочном ракурсе оказывается выделенным из Сибири: «…Никогда никто в Норильске не считал себя и не будет считать сибиряком. Мы всегда считаем себя <���…> северянами». И далее: «Я считаю, что норильчанин – это человек мира, даже не Севера, и не Юга, и не Красноярского края, а человек мира. Именно Норильск, Север дает нам возможность общаться со всем миром» и проч. (История места: учебник или роман? Сб. материалов Первой ежегодной конф. в рамках проекта «Локальные истории: научный, художественный и образовательный аспекты» (Норильск, 9-11 дек. 2004 г.). М., 2005. С. 270; 273 и сл.). .

Сибирский текст, как показано в большинстве работ предлагаемого читателю издания, выходит за рамки провинциального мотивного субстрата русской культуры 6 6 В новейших очерках российского колониализма, выпущенных издательством «Новое литературное обозрение», Сибирь помещена в один ряд с регионами, положение которых в составе империи иерархически выше провинции в обычном смысле этого слова. См.: Западные окраины Российской империи. М., 2007; Северный Кавказ в составе Российской империи. М., 2007; Сибирь в составе Российской империи. М., 2007; Центральная Азия в составе Российской империи. М., 2008. , и если сразу вынести за скобки ненужные претензии на центральность (как ожидаемую альтернативу провинциальности), то уместнее всего будет проецировать сибирский текст на концепт периферии . Впрочем, захолустьем, по определению Л.О. Зайонц, считать Сибирь (как и любую местность), конечно, можно. Однако следует понимать, что особенностью эмоционально-оценочных высказываний является их сочетаемость принципиально с любым объектом и, как результат, выражение определенного отношения говорящего к объекту, но не характеристика его по существу. Будучи ключевым параметром семиосферы, периферийность естественным образом присуща Сибири 7 7 Аналогичным образом, но с другой точки зрения в терминах периферийности можно рассуждать и в целом о России, не без труда вписывающейся в европейскую цивилизационную парадигму. Нойманн И.Б. Использование «Другого». Образы Востока в формировании европейских идентичностей. М., 2004; Ливен Д. Россия как империя и периферия // Россия в глобальной политике. 2008. № 6. Режим доступа: http://www.globalaffairs.ru/numbers/35/10831.html.