Коллектив авторов - Цивилистическая концепция интеллектуальной собственности в системе российского права

Впрочем, мнение о значимости этого формального момента – именования кодексом в зарубежной литературе высказывалось не единожды. Например, французский антрополог права Н. Рулан, отмечая, что кодификация выступает операцией символического упорядочивания, подчеркивает: «Совершенно верно, что немалая доля авторитета кодекса держится не только на содержании его положений, но и на том простом факте, что он именуется кодексом. С идеей кодификации ассоциируются и следующие представления: кодифицированное право ясно, коммуникабельно, упорядочено, рационально. Эти представления, однако, часто бывают далеки от действительности» [86]. В развитие этого можно привести и мнение, высказанное отечественным автором: «…в настоящее время содержащийся в наименованиях достаточно большого числа статутов термин «кодекс», в сущности, имеет только лишь символьный, но не собственно содержательный характер» [87].

В качестве еще одного из недостатков систематизации (в том числе кодификации) отечественного законодательства на сегодняшний день признается чрезмерность количества определений, содержащихся в законодательных, включая кодификационные, актах: «законодатель… не смог удержать стремительно набирающее объем отечественное законодательство в рамках традиций континентальных систем права, не признающих изобилия дефинитивных норм. Понятийный аппарат при этом формировался столь же хаотично, следуя за стремительно развивающимся законодательством» [88].

Резюмируя, можно говорить о существовании разных подходов к пониманию деятельности по кодификации законодательства и ее результата, об отсутствии единства взглядов в отношении самой системы, методики и критериев кодификации: «Разница между французской и германской методиками проведения кодификаций заключается в том, что они предполагают различные пути достижения одной из главных целей проведения кодификации. Кодификаторы в ходе своей работы стремятся, в первую очередь… обеспечить полноту правового регулирования, сочетающуюся с ясностью, понятностью и доступностью предписаний для сознания их адресатов, с однозначностью толкования этого понимания всеми субъектами правового регулирования – это является необходимым условием эффективности правового регулирования, осуществляемого кодексом, его востребованности в правовом регулировании. Но достигается эта цель в различных правовых системах по-разному, различны приоритеты кодификаторов» [89].

Завершить настоящий параграф представляется правильным указанием на разнообразие способов систематизации (если пользоваться отечественной терминологией) законодательства об интеллектуальной собственности, к которым относятся:

1) создание отдельного кодекса интеллектуальной собственности (Франция (1992), Шри-Ланка (1979), Филиппины (1997));

2) систематизация норм об интеллектуальной собственности в гражданском кодексе (Россия (2008));

3) систематизация норм об интеллектуальной собственности в иных кодексах (Бельгия (2014));

4) двухуровневая систематизация норм об интеллектуальной собственности в гражданском кодексе и специальных законах, в том числе в кодексах по отдельным институтам интеллектуальной собственности (большинство стран ЕС, СНГ);

5) принятие только специальных законов, в том числе кодексов по отдельным институтам, в сфере интеллектуальной собственности (некоторые государства СНГ и ЕС, Бразилия).

История развития законодательства об интеллектуальной собственности во Франции примечательна тем, что у истоков законодательных новаций во многих случаях стояли сами авторы произведений, – Гюго, Бомарше, Дидро не раз подчеркивали важность защиты произведений автора.

Как отмечает исследователь Патрик Таффоро, первыми в области интеллектуальной собственности во Франции были урегулированы договорные отношения, возникающие из заключаемых автором и издателем договоров [90]. В частности, было нормативно закреплено, что, передавая издателю рукопись, автор тем самым давал свое согласие на печатание определенного числа копий и за это получал определенный процент с продаж. П. Таффоро обращает внимание на то, что книгопечатание в тот период было процессом затратным и трудоемким (приобретение оборудования, изготовление тиража, распространение экземпляров), а потому и было возведено в разряд частных привилегий – не каждому удавалось такое осуществить [91]. В то время право публикации книг действительно предоставлялось сувереном как привилегия – на основании вывода о полезности того или иного плода творческого труда, и автор, чью книгу приняли к публикации, памятуя о вероятных рисках, старался предотвратить возможность изготовления незаконных копий, заключая эксклюзивной договор с издателем. Посему многие издательства (в основном столичные) крепко «держались» за переданные им на публикацию рукописи, возражая против их воспроизведения иными издательствами. Конфликт, возникший между французскими издательствами и достигший своего апогея в 1725 г., стал стимулом к разработке законодательного регулирования вопроса книгопечатания и прав авторов [92].

Примечательно, что в отличие от Англии, в которой число патентов увеличивалось в прямой связи с промышленной революцией, во Франции, где индустриализация началась несколько позднее, число патентов долгое время оставалось незначительным. Описывая этот период становления законодательства об интеллектуальной собственности, А. Минков отмечает: «Во Франции недоверие, выражавшееся в отношении любых препятствий свободе производства и торговли, вместе с невысокими результатами, обычно достигавшимися обладателями «патентных грамот», привело к тому, что по решению монарха все бенефициары теряли свои права, если они не применяли свои изобретения в течение одного года (декларация 1762 г.), а также к отклонению большого числа ходатайств о привилегиях» [93].

Элемент контроля за авторскими произведениями усилился во времена правления Франсуа I, когда, в частности, дарованию книгопечатной привилегии предшествовала строгая цензура, ведь «глаголом жечь сердца людей» можно иногда и с дурными намерениями. Взятое под крыло государства книгопечатание обрело дополнительное правило: привилегия предоставлялась на определенный срок (от двух до 20 лет), причем срок обычно был возобновляемым.

Здесь же нельзя не вспомнить постановления Королевского совета по вопросам литературы (1777) и вопросам театра (1780), направленные на регламентацию обозначенных областей. Примечательны они тем, что их положения имели достаточно спорный характер, а кроме того не распространялись, например, на права авторов художественных произведений [94].