Алла Дубровская - Египетский дом

Татьяна Ильинична, вернее, ее тело, лежало на полу в ночной рубашке, запутавшись в одеяле ногами. Появился и князь Василий. Похороны он оплатил. После похорон тети Тани Женечка никогда его больше не видела. Но с Ниной Ивановной она встречалась довольно часто, при этом та была всегда пьяна.

Нет ни времен года, ни явлений природы, благоприятных для жилищно–коммунального хозяйства. Вот и потепление, наступившее после январских морозов, не принесло ничего, кроме беготни – техникам–смотрителям и расходов на ремонт протечек – тресту. Проржавленная кровля потекла под лучами северного солнца, растопившего снег на крышах. На этот раз страдали жильцы верхних этажей.

В мансарде дома 23 по улице Каляева располагалась художественная студия. Когда–то это была громадная коммунальная квартира, но со временем всех ее обитателей расселили, а площадь передали в нежилой фонд. Студию заливало каждый год, художники жаловались во все инстанции. Инстанции наседали на Ольгу Павловну, та плакалась в тресте, но фонд–то был нежилой, и ремонт крыши откладывался из года в год. После очередных телефонных переговоров начальница отправила техника Игнатову определить размах ущерба. «Ну и эта… произвести приятное впечатление».

– Жень, ты как приятное впечатление произведешь, а мужички там представительные и при деньгах, между прочим, – начала с ехидной улыбочкой Леля, – на чердак не ходи. Там все равно кровельщики слуховое окно кирпичами заложили.

И, увидев непонимающий Женечкин взгляд, взмахнула руками, как крыльями, и добавила:

– На случай, если душе приспичит полетать над городом.

– Ой, ну ладно, – совсем не обиделась Женечка.

Ей самой хотелось познакомиться с художниками, этими загадочными бородатыми мужчинами в рваных свитерах и с длинными волосами. Сразу после обеда (а раньше в мастерской все равно никого не было) она отправилась в один из охраняемых фараонами подъездов на Каляева, 23. Оттепель покрыла их гранитные тела белой испариной, на которой кто–то успел вывести матерное слово. Тем же словом была исписана кабинка лифта, с лязгом, неторопливо ползущего на пятый этаж.

Женечку встретил прилично одетый молодой человек без малейших намеков на бороду на ухоженном лице, который провел ее через анфиладу комнат к последней, с залитым потолком и обвисшей штукатуркой.

– Только ради бога, не ходите сюда. Это же аварийная ситуация, потолок надо отбить, чтобы ненароком кого–нибудь не убило, – занервничала Женечка.

– Ну, а про что я талдычу начальнице ЖЭКА, как бишь ее?

В дверях стоял кто–то представительный в дубленке. Очки в роговой оправе устойчиво сидели на его коротком и слегка вздернутом носу.

– Вы у нас, сударыня, кто будете? Ах, Женя Игнатова. Чайком с нами не побалуетесь?

И уже через полчаса Женя Игнатова сидела в удобном кресле с чашкой какого–то редкого ароматного чая и, боясь отхлебнуть, с восхищением взирала на Кирилла Ивановича, оказавшегося руководителем студии–мастерской. Никаких лохматых художников, творящих у мольбертов, здесь не было. В комнатах, уставленных кульманами, работали хорошо одетые люди. На громадном столе Кирилла Ивановича высился макет какого–то здания.

– Это наш проект – музей Ленина в Улан–Баторе, – пояснил он. – А чем занимается Женя Игнатова?

Вопрос был задан слегка ироничным тоном, впрочем, в нем можно было уловить нотки искреннего интереса.

– Я техник–смотритель. Вот хожу, смотрю, как все разваливается, и ничего с этим не могу поделать. Район–то старый, допотопный. Весь фонд нуждается в капитальном ремонте.

Ей вдруг захотелось рассказать про морозы, про повесившегося Рудика, про подруг, считавших ее еврейкой, хотя она была русской, про своего отца, капитана Миркина, которого не знала, да и знать не хотела. Но ничего этого рассказывать не стала. К Кириллу Ивановичу пришла какая–то девица в ловко обтягивающих круглый задик джинсах и стала с ним что–то обсуждать, развернув рулон ватмана. Когда Женечка допила чай и девица наконец удалилась, оказалось, что Кирилл Иванович прекрасно помнил, на чем остановила свой рассказ гостья.

– Смотритель, говорите. Район вам не нравится, значит.

Женечка пожала плечами.

– Да вы просто не знаете этот район. Тут неподалеку, на углу Шпалерной, сейчас это улица Воинова, и проспекта Чернышевского, Самсон Вырин отслужил молебен в церкви Всех Скорбящих и оттуда пошел к Литейной. Он тоже был смотрителем, вроде вас, только станционным. Читали про такого?

– Конечно, – слегка обиделась Женечка, но никакой церкви на том углу она не видела.

– А не припомните, что он в Петербурге делал и как раз в не любимом вами районе?

– Дуню искал. Свою дочь.

– Правильно, Женя. Здесь каждый дом связан с нашей историей и культурой. А про этот самый дом, где мы с вами чай пьем, что–нибудь знаете?

Кирилл Иванович вышел на минуту и вернулся с какой–то книгой:

– Вот, смотрите, наш Египетский дом. Узнаете красавца? Это дореволюционные фотографии. Видите, кто подъезды охраняет?

– Фараоны, – не совсем уверенно ответила Женечка.

– Вообще–то это статуи бога Ра, а вот, посмотрите на полуколонны. Видите эти маски? Это головы египтянок, возможно, тоже подразумевались богини. Архитектор Сонгайло был большим поклонником египетского искусства. А какая была роскошная арка! Потолок, стены расписаны летящими птицами, крылатыми дисками. А подъезды! Посмотрите, как были расписаны подъезды! И это простой доходный дом. И на что это похоже сейчас? Да что там говорить! – с горечью закончил Кирилл Иванович. – Люби и знай свой край, вернее, то, что от него осталось.

Притихшая Женечка листала книгу, лежащую у нее на коленях. Как все интересно, а она ничего–ничего–ничего не знала. Как же она проходила, вернее, пробегала мимо этого великолепия, пусть потускневшего, но еще живого? И какой удивительный, замечательный Кирилл Иванович.

– У вас много книг, да? Я очень люблю читать и техникум закончила библиотечный, а в жилищном хозяйстве ничего не смыслю, – зачем–то разоткровенничалась Женечка.

Кирилл Иванович внимательно посмотрел на бедно одетую девушку, с виду почти подростка, сидящую в кресле немного в стороне от его заваленного стола: короткие темные волосы, худенькая шейка, поношенная кофточка с коротковатыми рукавами, из которых вытягивались ручки с детскими пальчиками. В этой замухрышенности была та искренность и непосредственность раннего девичества, которые его всегда завораживали и восхищали в женщинах.

– Женя Игнатова, – начал Кирилл Иванович, – если я дам вам кое–что почитать, можете обещать, что, прочитав, тут же мне вернете и никому не станете рассказывать, откуда у вас книга?