Алла Дубровская - Египетский дом

– За кормление голубей буду штрафовать, – беззлобно и неубедительно крикнула она куда–то вверх. И услышав, как захлопнулось чье–то окно, с чувством некоторого удовлетворения от выполненного долга потопала в соседний двор.

Железная дверь в мастерскую Рудика Госса открылась только после того, как пришедшая на помощь Женечке электромонтер Обухович грохнула по ней пару раз молотком.

– Ну шо вы, бабы, ломитесь с утра? – без особой вежливости, но и не враждебно поинтересовался заросший седой щетиной Рудик, обдав женщин перегаром. – Не видите, трубы горят. Рупь есть?

Женечка отрицательно мотнула головой.

– А два? – не сдавался Рудик.

– Я тебе треху дам, если мужикам тросик отнесешь, а потом в контору придешь за заявками, – перевела разговор на деловые рельсы Женечка.

– А сколько счас у нас времени? – засуетился Рудик. Предложение явно показалось ему заманчивым. – А Обухович не добавит? – вдруг обнаглев, поинтересовался он.

– Ага, а потом догоню и еще добавлю.

Кира Обухович словами и рублями не разбрасывалась. Взвалив стремянку на плечо, она пошла прочь, и даже ее удаляющаяся спина выражала осуждение алкоголизму, поощрение которого только что произошло на ее глазах.

– Рудик, ну зачем ты так много пьешь? – почувствовала укол вины Женечка.

С порога захламленной мастерской ей была отчетливо видна картина распада человеческой жизни: топчан, покрытый какой–то вонючей ветошью, батарея пустых бутылок на верстаке, ведро, куда Рудик оправлялся, когда был не в силах дойти до унитаза за незакрывающейся дверью уборной. Да и сам он выглядел ужасающе в бессмысленном кружении по своей конуре в поисках тросика: выступающая из грязного свитера несуразно длинная шея с дергающимся кадыком, дрожащие руки, остатки волос, прилипших к макушке, и когда–то голубые глаза с жалким, собачьим выражением.

– Дура ты, техник, – сказал он. – Когда я пьян, я отлетаю.

– Куда отлетаю? – захотелось уточнить Женечке. – В мир иной?

– В мир иной я отойду, причем скоро, – вполне осознанно ответил Рудик, вытаскивая из–под верстака тросик. – Ну, шо стоим–то? По коням!

День, так неудачно начавшийся с говна, потихоньку набирал силу. С неба то сыпала, то переставала идти какая–то белая крупа. Остановка автобусов на Чайковского почти опустела. Дворники, закончив отбивку поребриков, всей гурьбой направились в пирожковую «Колобок». С половины одиннадцатого к дверям винного магазина на проспекте Чернышевского выстроилась очередь. Голова сантехника Госса на длинной шее торчала почти у входа. Было ясно, что к кассе он прорвется одним из первых.

– Вот бы сухонького завезли, – размечталась Леля.

В жилконторе хорошо знали, что толпа перед дверями магазина появляется только в случае завоза спиртного. Забежавшего за обещанной трешкой Рудика снабдили деньгами и указаниями. Про заявки от предвкушения скорого опохмела он забыл, хотя тросик мужикам отнес, как обещал Женечке.

– А я бы счас чего покрепче хватанула.

Техник–смотритель Таня Рогина только что пришла с выселения. На ее участке очищали комнату жильца, осужденного на большой срок. Родственников у него не было, более или менее ценные вещи растащили дворники, а оставшийся хлам просто выкинули из окна на тротуар. Не подпускать прохожих к опасной зоне пришлось Таньке. Холодный ветер с Невы пробрал ее до костей.

Женечка разложила на тарелке докторскую колбасу, нарезала черный хлеб, высыпала соевые батончики в пластмассовую миску и воткнула в сеть электрический чайник. Магазин открыли ровно в одиннадцать. Минут через двадцать в коридоре ЖЭКа раздался торопливый топоток. Возникший на пороге Рудик Госс, блаженно улыбаясь, распахнул полы ватника. Две бутылки портвейна симметрично оттягивали карманы его спецовки.

– Кавказ подо мною, – изрек он торжественно.

– А че, сухаря не было? – не оценила эрудицию водопроводчика Леля.

– Да–а–а ладно тебе, и крепленое сойдет. Давай бутылку, Рудик, – не поддержала ее Татьяна. – Счас мы дверь за тобой закроем, чтобы жильцы не ломились, а сами бухнем немного, пока Жази с планерки не вернулась.

Жази, как техники прозвали начальницу, появилась в конторе со следами легкого раздражения на лице после очередного нагоняя в тресте. К ее приходу от маленького пиршества не осталось и следа. Чашки помыли, колбасу съели. Пустую бутылку унесла практичная Марьяша, собиравшая стеклотару по всему району. И все же что–то насторожило Ольгу Павловну. Раскрасневшиеся щеки обычно бледной Игнатовой наводили на мысль о распитии спиртных напитков на рабочем месте.

– Евгения, – строго сказала Жази.– У нас с обеда работают кровельщики. Пойдут на твой участок сбивать сосули на Каляева.

– Бля–я–я–я! – расстроилась Женечка. – У меня сапоги холодные. Околею стоять.

К выражениям такой силы из уст Цыпочки в жилконторе не привыкли. Видимо, портвейн «Кавказ» добавил убедительности ее высказыванию. Отзывчивая Татьяна тут же предложила ей свои суконные ботики.

– Лелькины носки наденешь и час простоишь как миленькая. Главное, пальцами там шевели, восстанавливай кровообращение.

К советам Рогиной прислушивались все. Непонятно, какие силы занесли ее, медсестру с довольно большим стажем работы, в контору к Жази, трезвонившей на всех углах, что из треста ей присылают не специалистов, а бог знает кого. Тем не менее, Татьяна, обладавшая счастливым умением уживаться с людьми, отлично вписалась в коллектив работников жилищно–коммунальных услуг. С ней всегда было приятно и выпить, и поговорить.

Благодарная Женечка скинула югославские сапожки и стыдливо поджала ноги в заштопанных колготках.

– Игнатова, у тебя ноги еврейские, – успела разглядеть обнажившиеся признаки национальной принадлежности ее лучшая подруга.

– Как это? – обиделась Женя. – Кривые, что ли?

Ноги в заштопанных колготках и вправду были чуть кривоваты. Вполне возможно, что таким образом сказался перенесенный в детстве рахит.

Оставив вопрос без ответа, Танька проворно влезла в импортную обувь, с некоторым усилием застегнула молнии на мускулистых икрах и, покачивая бедрами, прошлась между письменными столами.

– А поглядите–ка сюда, девки, – сказала она, задрав юбку до допустимого предела.

Взору девок открылись стройные ноги Рогиной с соблазнительными чашечками коленок и подтянутыми ляжками.

– Ну все, – подала наконец голос Леля. – Все мужики твои.

– Так а я про что? Они на меня сами валятся. Флюиды чуют.

В самодовольной улыбке, застывшей на Танькиных губах, Женечке привиделось что–то непристойное.

– Ты это, осторожней, – не выдержала она. – Там внизу шов разошелся. Будешь вихляться, еще больше порвешь. Сапоги–то импортные все–таки.