Владимир Зелинский - Благословение имени. Взыскуя лица Твоего

«Не бывает мастеров молитвы, есть лишь мастеровые, ремесленники, «рабы неключимые» (Лк. 17, 10), которые тоже устают, изнемогают, унывают, как и все мы. Но иногда в момент усталости, или даже отчаяния, стена падает, дверь открывается и Дух входит в нас – пусть лишь не больше, чем на мгновение – для того, чтобы научить нас безмолвию радости, молчанию полноты».

«Все в мире приветствует, прощается и откликается любви, вложенной в творение. И когда откликаюсь, поворачиваюсь к Тому, Кто зовет».

И вот это – ужасное в своей глубине – на полях Евангелия:

В каждую минуту в каждом слове, каждом явлении природы и человеческого общения автор прочитывает небесное присутствие, проступающее лицо Бога, Который познает нас, как мы познаем Его, Который вглядывается в нашу свободу и, как добрый пастырь, ни минуты не теряет нас из виду, хотя нам может казаться, что колышек вытащен и нас ничто не связывает с Ним.

Отец Владимир и свою жизнь читает и видит так и свидетельствует прежде всего о собственном опыте, что и придает книге страшную напряженность и убедительность. Иногда, когда читаешь более главы подряд, может показаться, что он повторяется, поворачивает к свету одну и ту же мысль. Но ведь и Литургия за малым исключением всякое воскресение одна, а пресуществление все единственно. Вот и тут каждый взгляд и на одно имя – все к центру тайны и света, к Тому, Кто обитает «по ту сторону наших сроков», но всегда и сейчас, и всегда впереди. Как всегда впереди Отцы Церкви, которых о. В. Зелинский часто цитирует и которые тоже словно поворачиваются в контексте новой стороной, полной поэзии и отваги, обнаруживая молодую смелость первых веков нашей веры. Кому бы сегодня, к примеру, хватило дерзости сказать то, что сказал Максим Исповедник: «Всякая верующая душа зачинает и порождает слово Божие по своей вере. Христос – плод всех нас, все мы – матери Христовы». Поневоле вспомнишь, что на вопрос, обращенный к Серафиму Саровскому: почему современники не делаются святыми, он ответил: «Им не хватает решимости».

Зелинский – хороший ученик Отцов в свободе и доверчивости. Он одинаково слышит земную и небесную стороны мира, священную и житейскую истории, которые расходятся, когда мир перестает видеть Христа. Потому отец Владимир так настойчиво и напоминает нам, что «Слово, зачавшее нас, хочет жить в нас и стать нами», чтобы мы не бежали так бездумно, опаляемые тревогой, как часто бежим сегодня, потеряв цель, позабыв, как с горькой улыбкой говорил Гессе, «азбуку и таблицу умножения» – простые и спасительные основы мира.

Автор сзывает в союзники и собеседники мировую поэзию и мысль, и они тоже пронизываются Господним светом – Хлебников и Пастернак, Фет и Бродский, Аристотель и Кант, Толстой и Достоевский, без противоречия соседствуя с блаженным Августином и Иринеем Лионским.

Слово по слову книга становится местом встречи нас и Сотворившего нас. И мы, уже порядком измученные «житейским морем, воздвизаемым напастей бурею», сходим на берег веры с ее твердыми очертаниями закона и пророков, писания и предания, которые, оказывается, матерински-естественно содержат в себе и поиски нашего разума, и великую культуру, и поражения и победы истории.

Так приходят домой, где нас ждут и любят.

Первый контакт с Богом начинается с благословения имени. Имя означает Его близкое присутствие, которое обращено к нам. И когда мы узнаем его, то благословляем, – не только словом и разумом, но и зрением, слухом, дыханием, сердцем, «утробой». Как живое растение пребывает в «диалоге» с солнцем, влагой и воздухом, так и человеческое существо, еще до пробуждения мысли, обращено к Непостижимому. Существую, значит, зову: Яви нам свет лица Твоего, Господи! (Пс. 4, 7).

Когда Писание говорит о лице Божием , что оно разумеет? Можем ли мы увидеть Того, Кто незрим? И все же Его лицо предстает знакомым, родным. Оно запечатлено не столько в семейных традициях или в тонких доказательствах бытия Божия, сколько в настойчивых свидетельствах, исходящих из глубины нас самих. Вера есть ответ перед Отцом, требующим от нас отчета об уповании (1 Пт. 3, 15), вложенном Им в наше сердце. Исток веры – благодарность. Господь, оставаясь Неприступным, открывается, являет Себя любящим, судящим, ищущим нас, живущим рядом. В ответ на Его дар открытости мы приносим наши малые дары в молитве, покаянии, совести, удивлении, памяти, нечаянной встрече с благодатным опытом, всякий раз пытаясь взглянуть Ему в лицо. И тем самым открываем себя перед Ним. Вся исповедальная литература, рассказывающая о таком открытии – от «Исповеди» блаженного Августина до «Моей жизни во Христе» св. Иоанна Кронштадтского – это прежде всего созерцание тайны лица Божия.

То, что позволено великим, не возбранено и малым, да и, пожалуй, вменяется в долг любому из нас. Настоящая книга – попытка рассказать об одном из приношений, вглядеться в неисчерпаемость Той Тайны, Которая носит имя Иисус. Не дерзая, впрочем, обратиться к Ней лицом к Лицу, автор предпочел начать свой путь по тем немногим Ее отражениям, которые коснулись лично его. Об истине говорят, что она давно обретена, и все же даже последнему ученику ее позволено искать собственную тропу. В таком поиске сложилась форма последующих размышлений, распределенных по десяти темам, каждая из которых заключает в себе попытку познания того, что изначально связует нас с Богом. Внутренне этот цикл вырос из моей давней книги «Открытие Слова» (1983 г.) и даже отчасти заимствует в переработанном виде одну из ее главок.

Не совсем обычна судьба этих десяти триптихов. Изначально они были написаны по-французски, в течение нескольких лет печатались в одном журнале, затем вышли во Франции отдельным изданием 2 2 Révèle-moi Ta face. – Paris, Parole et Silence, 2006. . У автора была возможность выбора, ибо, помимо русского, ему приходится пользоваться еще и другими языками. Но, правду сказать, иногда бывает боязно доверить родной речи то, что проще отдать другой. Язык, выученный во взрослом возрасте, обладает своего рода смелостью выговаривать некоторые вещи с непроизвольностью, иной раз даже с бесшабашностью детства, а разговор о тайне любит ясность, целомудрие и отвагу. Родина слова, которую мы носим в наших лингвистических микрокосмах, слишком плотно населена отзвуками, перекличками, внутренними конфликтами, и когда возвращаешься на нее, от всего этого бывает нелегко освободиться. Поначалу перевод этих текстов я доверил другим, но потом понял, что даже хороший перевод не выражает сути моей мысли. Все надо было начинать заново, все переписывать, иногда соглашаясь, но иногда и споря с французским текстом.