Норберт Винер - Наука и общество

Таким образом, продолжение существования индивида зависит от массы впечатлений (многие из них, хотя и не все, весьма неприятны), которые удерживают его в определенном отношении к внешней среде, и от способов комбинации этих данных опыта в соответствующих действиях. Чувственные дефекты, если они достаточно серьезны, и дефекты в способности претворить этот чувственный опыт в действие укорачивают жизнь.

То, чем нервная система служит индивиду – способность приобретать знание путем научного наблюдения, накапливать это знание, соединять его в коллективной памяти книг и разумно использовать его для человеческих нужд, – все это служит и роду. Род действует так, как если бы он стремился обеспечить цель продолжения родового существования, но конкретные очертания этих целей так же неясны и проблематичны, как и цели индивида, и даже более.

На мой взгляд, многое всегда будет оставаться во мраке. Основным нашим руководством в понимании функции знания в поведении тела является эмпирическое изучение тех функций, которые знание выполняет на деле. В то время как разветвленные исследования информационного гомеостазиса общества, точно так же, как и физиологии индивида, могут оказать нам существенную услугу, любая жесткая теория нормального гомеостазиса состояний лишь с величайшим риском для нас может быть поставлена на место постоянного наблюдения над действительным, гомеостатическим механизмом поведения тела в его фактическом действии.

Обеспечение состояния гомеостазиса на основе все еще не известного с полной определенностью гомеостатического механизма предъявляет большие требования к приобретению информации, призванной поддерживать нас в соответствии (en rapport)с окружающим нас миром. Мы должны приобретать и накапливать массу информации, относительно конечной пользы которой (если она вообще будет иметь какую-либо конечную гомеостатическую пользу) у нас нет достаточно ясного представления. Более того, мы должны быть готовы претворить значительную часть этой информации в такую гомеостатическую политику, детали которой во многом еще не могут быть определены.

Следовательно, наука в той мере, в какой она выполняет гомеостатическую функцию, не может позволить себе ни ограничения приема информации в соответствии с некоторой жесткой гомеостатической схемой, ни перевода своих данных в слишком жестко предопределенные каналы обратной связи. Выбор надлежащих каналов обратной связи требует постоянно самовозобновляющегося исследования. Это исследование должно касаться эффективности этих обратных связей по отношению к стабилизации механизма равновесного состояния. Такая стабилизация не может исходить из некоторого образцового механизма исполнения, принятого на слишком жестких теоретических основаниях, а предполагает постоянное изучение стабилизации общества, как она фактически у нас осуществляется, при относительном воздержании от суждения о самодовлеющих целях этой стабилизации.

Если перевести это на простой язык, то наука должна узнать гораздо больше, чем она знает в любой данный момент, о способах использования информации и должна удерживать себя от искушения применять полученную информацию только потому, что уже существует некоторый способ ее использования, или потому, что ее использование предписывается некоей заданной программой целей, которая вполне могла возникнуть на основе совершенно иных условий. Понятно поэтому, что развитие науки не должно дожидаться ситуации, благоприятствующей ее применениям, точно так же как простой факт возможности тех или иных ее применений не должен вызывать поспешного их использования, которое может оказаться сомнительным по своей ценности, опасным и непоправимым.

Я не придерживаюсь мнения, что человек науки должен замкнуться в башне из слоновой кости, жить исключительно жизнью интеллекта, быть совершенно безразличным к применению, какое могут получить его идеи. Напротив, он должен оказывать непосредственное влияние на отчуждаемые от него результаты и не должен превращаться в простой инструмент, питающий идеями других людей, которые могут не видеть возможностей, какие он видит, и которые просто заинтересованы в непосредственных результатах в соответствии с неким собственным кодом. Ученый не может достигать личной и неограниченной свободы мысли ценой утраты чувства моральной ответственности, которое только и придает этой свободе значимость. Правда, для этого желаемого сочетания свободы и ответственности не существует совершенно надежного и безопасного внешнего путеводителя.

Согласно своему представлению о хорошем научном институте, или, вернее, об институте, в котором я стал бы вести научную работу (ибо все мы мыслим персонально, и часто нет ничего более персонального, чем претензия на строгую беспристрастность), я хотел бы, чтобы мораль научного труда поддерживалась не столько жесткой системой давления и субординации, сколько пониманием каждым его участником того, что знание является достойной целью, и его опытом и интуицией в выборе идей и методов, способных продвинуть дальше это знание.

Цель науки в обществе состоит в том, чтобы позволить нам гомеостатично реагировать на превратности будущего. Однако это не то будущее, которое мы можем полностью предвидеть в рамках некоторого весьма ограниченного момента, а то, которое движется вперед во времени вместе с прогрессом нашего опыта. Поскольку это так, то мы всегда должны обладать гораздо большим запасом информации, касающейся среды – физической, биологической и социальной, чем мы сможем ее реально использовать на любом частном отрезке истории. Для нашей безопасности перед лицом превратностей будущего чрезвычайно важно, чтобы этот запас основной научной информации оставался крайне широким. Больше того, важно, чтобы он был потенциально крайне широким, то есть чтобы всегда была открыта дорога внутреннему развитию науки. Она не должна зависеть от исторических предсказаний и предрассудков, которые принадлежат прежде всего данной частной эпохе и которые могут оказаться ложными, не вполне оправданными или вовсе не основательными с дальнейшим развитием истории и ростом нашего опыта.

Таким образом, внутренняя жизнь науки не должна находиться в слишком прямой зависимости от политики момента или от официального образа мысли. Это значит, что в качестве условий эффективной деятельности у ученого должно оставаться нечто – не слишком много – от позиции «башни из слоновой кости», которую сейчас так модно разоблачать.

Хорошо, если мы убеждаем себя в социальной значимости науки, прежде чем заняться ею как профессией. И плохо, если мы слишком непосредственно руководствуемся критерием социальной пользы в самом выполнении очень трудной задачи развития науки. Всем известен тот факт, что человеческая деятельность наилучшим образом осуществляется при подчинении человека ее внутренней логике, хотя при выборе профессии и т. д. должна быть самым серьезным образом рассмотрена общая функция этой деятельности. Человек, который становится офицером в армии, должен быть храбр, но человек, который во время каждой военной операции спрашивает: «Храбрый ли я человек?», – вряд ли будет хорошим армейским офицером. Хирург должен обладать в известной мере чувством сострадания, прежде чем приобретет большой медицинский опыт, однако если у хирурга чувство сострадания вызывает нервозность во время выполнения жестокой, но необходимой операции, то это значит, что он неправильно выбрал себе профессию.