В Винокуров - Энциклопедия загадочного и неведомого. Полтергейсты.

Управитель Коломенского "стукнул" царю о колдуне Данилове, того схватили, пытали, и он сознался, что "и ведовство, и шептание, и чародейство, и ворожбу во многих домах делал". Сознался и в своих связях со Стрешневым.

Дело любимого боярина царя было отдано на обсуждение боярской думе. Боярский приговор гласил: "Учинить Стрешневу жестокое наказание и сослать в дальние сибирские города в тюрьму". Но его еще должен был утвердить сам царь.

Алексей Михайлович через дворецкого передал Стрешневу: "Ты, Семен, государево здоровье не остерегал, и государя про таких злых ведунов не известил, и сам с ними знался многие годы и по се время их укрывал…" Преступление по тем временам более чем серьезное. Но все же смягчилось сердце царя, отменил он решение бояр, приняв в отношении Стрешнева свое: "Послать в Вологду и быть на князя Иванова месте Черкасского".

Ничего не изменилось в отношении государства к колдунам и полвека спустя, уже во времена Петра 1 (годы правления 1689 - 1725). Так, дело 1699 - 1700 годов по обвинению некоего Евтюшки в ворожбе закончилось для подследственного трагически. Несчастный всячески откручивался, утверждал, что "лечил травами без наговору", но, не выдержав третьей пытки, умер.

Согласно Военному артикулу 1708 года (пункт первый), признавалось существование чародеев, в том числе и таких, которые "с дьяволом осязательство могут иметь". Немногое изменилось и лет тридцать спустя, когда Сенат, Тайная, Сибирская губернская и Томская воеводская канцелярии, а также Сибирский приказ весьма усердно расследовали в 1737 - 1739 годах выдающееся даже по тем временам дело о дьявольском наваждении «которое говорит явно человеческим языком вслух». Очень похожее дело расследовалось, и не менее усердно, в 1981 году, на столь же высоком уровне; но долгое время было известно среди исследователей феномена как курский голосовой полтергейст. Оба события мы рассмотрим одно за другим.

Дело о дьявольском наваждении. Это уникальное отечественной юриспруденции дело началось с того что 26 августа 1737 года в Томскую воеводскую канцелярию явился боярский сын Алексей Мещериц, причем прибыл не один, а привел с собой "дворовую свою девку калмыцкой породы Арину Иванову". Он объявил, что ныне ей двенадцать лет, что года четыре тому назад она была испорчена волшебством и с тех пор у нее в утробе сидит "дьявольское наваждение которое говорит явно человеческим языком вслух и показует о себе, что он лукавый, а именем зовут его Иван Григорьев сын Мещерин, а родится он завтра, а посажен в утробу к оной девке во щах девкой же Василисой, прозванием Ломакова, которая жила в доме Мещериных". Мещерин просил "дворовую их девку освидетельствовать".

Все это боярский сын доложил лично воеводе Сибирского гарнизона секунд-майору Степану Угримову, который тотчас же и приступил к освидетельствованию, благо любопытствующие оказались под рукой. Допрашивать девочку воевода приказал подьячему Комарову. Арина стояла молча перед толпой. Лицо ее было неподвижно, рот закрыт. Подьячий спросил дьявола: - Кто ты такой?

- Лукавый, - послышалось всем издалека ребяческим, гугнивым голосом, лукавый. Зовут меня Иван Григорьев сын Мещерин, рожусь завтра. Откуда ты? - спросил подьячий. - Из воды, - отвечал тот же голос. Толпа остолбенела, но вскоре вопросы продолжились. Оказалось, что лукавый "также и других речи по вопросам христианским отвечает явственно" Когда же спросили Арину, как же дьявол тот в ней оказался, получили ответ, что "посажен лукавый во утробу к оной девке во щах девкою Василисой тому четвертый год и взят он из воды". Тут же призванная Василиса утверждала относительно якобы ею в утробу Арине дьявола, "который ныне говорит человеческим языком вслух", что кто его посадил, "во щах ли или в другом каком зелье и сколь давно, про то она, Василиса, не ведает".

В то время подвергнуться дьявольскому наваждению было очень серьезным преступлением, которое требовало тщательнейшего расследования всех обстоятельств дела, в том числе и выяснения того, кто и с каким умыслом напустил на одержимого эту нечисть. Арину до поры до времени заключили в томский Рождественский девичий монастырь под арест, в келью игуменьи Доминики. К келье приставили часового, а игуменье велели девочку почаще водить в церковь и смотреть за ней "накрепко".

Поскольку дело оказалось серьезным - ведь результат порчи был налицо, Угримов составил акт освидетельствования, в котором указал, что Арина "подлинно явилась' испорчена". Затем воевода посла." с нарочным донесение о таком важном происшествии непосредственно в Сибирскую губернскую канцелярию, в Тобольск - тогдашнюю столицу Сибири.

Сибирская канцелярия, в свою очередь, донесла о том деле в Тайную канцелярию в Санкт-Петербург, а также поставила в известность Сибирский приказ и стала ждать ценных указаний от вышестоящего начальства.

Ценные указания сверху пришли довольно скоро, и наконец 5 октября 1737 года из Сибирской губернской канцелярии в Томск на имя Угримова был послан указ, согласно которому воеводе ведено "расспросить накрепко" Алексея Мещерина, "с какого времени девка испорчена, каким способом он ту порчу у оной девки узнал, и сам ли, и для чего он столь долго о том нигде не доносил". Также Угримову предписывалось подробно расспросить томичей, что за человек Мещерин, собрать сведения о Василисе и письменно доложить результат следствия. Еще в указе содержалось такое предписание: "А если дьявольское наваждение продолжается в утробе Арины, то ее Мещерина и Василису прислать с делом в Тобольск".

А несчастная Арина как будто предвидела последние строки указа, и пока, Сибирская канцелярия обдумывала и сочиняла указ Угримову от 5 октября 1737 года, девочка успела напугать и игуменью, и часового, и самого воеводу. Это происшествие, случившееся еще 31 августа, настолько взволновало Угримова, что он долго раздумывал, стоит ли о нем сообщать. Однако, получив указ от 5 октября и видя, что наверху к делу относятся более чем серьезно, воевода составил и 21 октября 1737 года отправил в Сибирскую канцелярию доношение о событии 31 августа. В нем он ссылается на "извет" караульного томского пешего казака Федора Переводчикова в Томскую воеводскую канцелярию от 1 сентября. Казак известил, что 31 августа находился он в Томске, в Рождественском девичьем монастыре, в келье у игуменьи Доминики Власьевой "для караулу девки Арины, у которой во утробе имелось дьявольское наваждение, и оной дьявол в вечернее время бранил его, Переводчикова, всякою неподобною матерной бранью и говорил: "Возьми фузею, а в келью никого не пускай, я о том скажу на тебя воеводе господину Угримову". Казак же в ответ сказал дьяволу, что в келье посторонних и так нет, на что дьявол ответил: "Я вижу, что под окном стоят люди". Но под окном никого не было.