Владимир Авдеев - Русская расовая теория до 1917 года. Том 1

Этих центров творения или, как он называет их, зоологических царств, Агассиз насчитывает восемь. К своему главному сочинению об этом предмете Агассиз приложил и карту своего распределения земного шара на зоологические царства и области, а также для каждого царства и таблицу, на которой соединены изображения тех форм животных и людей, которыми характеризуется каждое зоологическое царство. Эти царства следующие: 1) арктическое, или полярное, характеризующееся эскимосами, белым медведем, моржом, китом, гагой и т. д.: 2) монгольское, которое, кроме монгольского племени, характеризуется тибетским медведем, сибирской козой, одним видом антилопы и т. д.; 3) европейское царство, которого отличительные животные бурый медведь, олень, каменный козел и пр.; 4) американское (американский медведь, бизон, виргинский олень и т. д.); 5) африканское царство (обезьяна шимпанзе, слон, риноцерос и т. п.); 6) готтентотское (гиена, квагга, особый вид риноцероса и т. д.); 7) малайское (тапир, орангутанг, индийский слон и пр.), и наконец 8) австралийское (кенгуру, опоссум, орниторинг и пр.).

Теория Агассиза имеет далеко не то основание, какое имела богословская система Пейрера: она опирается на чисто-научные исследования, она чужда всех посторонних соображений. Агассиз принимает за основу наблюдений современную действительность, существующую форму человеческих племен; он не хочет знать не только той или другой религиозной системы и не думает подчинить ей заранее свои выводы: он не хочет знать ни истории, ни лингвистики. О последней он отзывается с таким презрением, которого не скоро найдется другой пример в научных исследованиях, к какой бы области знания они не относились. По его мнению, на основании сходства или несходства языков основывать свои выводы о племенном родстве народов так же полезно и справедливо, как доказывать родство камчатского медведя с медведями Тибета, Восточной Индии, Зондских островов, Непала, Сирии, Сибири, Северной Америки, Скалистых гор и Андов, основываясь на сходстве их рычания, вопреки свидетельству зоологии, относящей этих животных к различным видам. Трудно полнее сохранить, даже без особой нужды, независимость одной науки от всех остальных, и выводы Агассиза можно бы принять за последнее слово естествоведения о данном вопросе, если бы возражения шли только со стороны других наук, заинтересованных также его разрешением, но не имеющих собственных средств достигнуть этого разрешения помимо наук естественных. Теория Агассиза кажется тем более обольстительной, что она, опираясь на такое, по-видимому, твердое основание, как зоологическая география, признает однако же единство природы, если не единство происхождения рода человеческого, допускает живучесть и плодовитость помесей, и, следовательно, уничтожает существенный пункт в споре между приверженцами двух крайних теорий, и дает возможность соглашения. Доказать единство происхождения человеческого рода от одной пары из одной страны наука пока еще не может собственными средствами, и даже приверженцы единства происхождения доказывают только его возможность и полную вероятность, и не могут идти далее. Казалось, соглашение было бы возможно; но дело в том, что самые существенные возражений против теории Агассиза идут не от богословов, даже не от историков или лингвистов — хотя и историк может указать на некоторые факты, допускающие возможность заселения материков и островов Нового Света выходцами из Старого; хотя и лингвист может доказать внутреннее сродство языков Полинезии и Америки с языками Азии и Африки, — а прежде всего и главным образом от самих натуралистов и притом таких, которые высоко ставят ученые заслуги швейцарского естествоиспытателя и нисколько не думают умалить ценность его специальных исследований. Эти возражения притом такого рода, что они подрывают теорию Агассиза в самом ее основании, доказывая, что, не говоря о человеческих породах и вообще о человеке, самое его деление на зоологические царства произвольно и не выдерживает поверки, что его характеристические животные отнюдь не составляют исключительной принадлежности того или другого царства, что деление в том виде, как оно предложено, невозможно и противоречит всем признанным фактам. Я не могу, разумеется, даже и поверхностно обозреть эти возражения и отсылаю читателя к труду известного французского натуралиста Катрфажа.

Этой непрочностью самого основания объясняются и те споры, которые вызвали труды Агассиза, и то ложное положение, которое он невольно занял между полигенистами и их противниками.

Повторю в кратких словах те результаты, которых достигли различные науки путем самостоятельного исследования о человеке и его отношениях к внешней, физической природе.

Человечество не представляется теперь глазам историка безразличной массой. Оно распалось на более или менее ясно определенные, резко разграниченные по своим физическим и нравственным свойствам группы. Перед глазами историка выяснилось разнообразие племенных типов с их характеристическими особенностями, с их устойчивостью и стремлением сохранить в главных чертах свою основную физиономию. Многое в событиях человеческой истории объяснилось и объясняется особенностями народного типа, его физическими и нравственными свойствами, дающими его деятельности то или другое направление, делающими тот или другой народ способным или неспособным в известное время осуществить известную задачу. Это разнообразие племенных типов не может однако же доходить до существенного, основного и прирожденного различия в самой человеческой природе. Новые племенные типы слагаются при новых условиях внешней природы, вследствие кровного смешения уже прежде существовавших племен. Иные типы, являвшиеся прежде с резко обозначенным характером, теперь уже не существуют более, хотя они и не исчезли бесследно, а вошли, как известный образовательный элемент, в новые племена и народности, занявшие их место. Ни одно племя не может считаться отверженным по своей природе, выделенным из общего призвания человечества к постепенному совершенствованию. Если исчезли или исчезают некоторые низшие племена, они гибнут случайно, а не вследствие естественного закона вымирания, и человек напрасно хочет сложить на ответственность Провидения или судьбы печальные следствия своего собственного эгоизма, своих собственных страстей или непредусмотрительности. В существе самой низкой, полуживотной еще породы мы должны, как бы дорого ни стоило это нашему самолюбию, признать брата не только по природе, но и по призванию, и суд истории совершается, рано или поздно, над теми горделивыми племенами, которые забывают, в своем торжественном шествии, что они идут по костям и трупам подавленных ими младших братии, за которыми они умышленно не хотели признать не только прав на родство и участие, но даже и самого права на жизнь. Бесчисленное разнообразие племенных особенностей не должно скрывать от сознания высших представителей человечества внутреннего единства, царящего над этим разнообразием, придающего ему смысл и значение, и дело народов высшей цивилизации — быть руководителями племен, находящихся еще на низшей степени развития, к той общей всем им цели, к которой идет человечество в его всемирно-историческом развитии.