Владимир Авдеев - Русская расовая теория до 1917 года. Том 2

В основании подобных рассказов кроются не вымыслы, а факты, в них отразилась грубость древнейших времен. Что они дошли до нас в такой первобытности, этим мы обязаны не столько поэтическому творчеству народа, сколько отсутствию такого творчества. В Дантовом рассказе о Бертран-де-Борне первоначальный смысл действительно затемнен поэтическим вымыслом; зато в «Василисе Прекрасной» он выступает во всей чистоте, но вместе с тем и во всей своей грубости. В самом деле, эта сказка в высшей степени замечательна своей первобытностью. На мой взгляд, в ней нет ни одной черты, которая обусловливалась бы вымыслом. Вот в кратких словах ее содержание:

Мать Василисы, умирая, оставляет ей куклу, вынув ее из под одеяла: «Береги ее при себе и никому не показывай; а когда приключится тебе какое горе, дай ей поесть и спроси у нее совета». Отец Василисы женится на вдове, у которой своих две дочери. Мачеха и обе сводные сестры, завидуя красоте Василисы, хорошеющей с каждым днем, между тем как они сами становятся всё дурнее и дурнее, думают изнурить ее всевозможными работами. Но тщетно: она всё исполняет при помощи куклы. Зато Василиса сама, бывало, не съест, а уж куколке оставит самый лакомый кусочек, и вечером, как все улягутся, она запрется в чуланчик, где жила (отдельно от семьи?), и подчивает ее. Однажды отец уехал из дому на долгое время, и мачеха переселилась на житье в другой дом возле дремучего леса. В лесу на поляне избушка Бабы-Яги (ср. чуланчик Василисиной куклы), которая никого к себе не подпускала (так!) и ела людей, как цыплят. Осенью мачеха раздает всем девушкам работы: одной — кружева плести, другой — чулки вязать, Василисе — прясть (из этого можно заключить, что эти три дочери были первоначально день, ночь и утренняя заря), потом гасить огонь во всем доме, причем одну из своих дочерей заставляет потушить как бы нечаянно и ту свечку, при свете которой они работали. «Что теперь нам делать? — говорили девушки. — Огня нет в целом доме, а уроки наши не кончены. Надо сбегать за огнем к Бабе-Яге!» Мачехины дочки отговариваются, что им и без огня светло: той, что плела кружево, светло от булавок, другой, что вязала чулок, — от спиц. Пришлось идти за огнем Василисе. Она зашла сперва в чуланчик (и здесь у куклы оказывается свой чуланчик!) и поставила перед куклой приготовленный ужин. Куколка поела и глаза у нее заблестели, как две свечки (так!). «Не бойся, — сказала она, — ступай, куда посылают; только меня держи всегда при себе».

Вышедши из дому ночью, она встречает по дороге сперва белого всадника: сам белый, одет в белом, конь под ним белый и сбруя на коне белая, — и на дворе стало рассветать; потом красного, — и взошло солнце. К вечеру очутилась перед избушкой Яги-Бабы: забор из человеческих костей; на заборе торчат черепа людские с глазами (так!); у ворот вместо верей ноги человечьи, вместо запоров — руки, вместо замка — рот с острыми зубами. Скачет черный всадник — и наступает ночь. Но скоро у всех черепов глаза засветились, и по всей поляне стало светло, как среди дня. Скоро послышался в лесу страшный шум: деревья трещали, сухие листья хрустели; выехала из-за лесу Баба-Яга — в ступе едет, пестом погоняет, помелом след заметает. Она заставляет Василису приготовить ужин, что эта последняя и исполняет, зажегши предварительно лучину от тех черепов, что на заборе. Поевши, Баба-Яга приказала Василисе очистить в следующий день четверть пшеницы от чернушки, а сама легла спать. Рано утром старуха проснулась, встала и выглянула в окно: у черепов глаза потухают: явился белый всадник — и совсем рассвело. Баба-Яга вышла на двор, села в ступу, появившуюся на ее свист вместе с пестом и помелом, и выехала со двора при появлении всадника. Между тем Василиса накормила ночью куколку объедками от ужина Бабы-Яги. Зато кукла исполняет трудный наказ старухи, так что днем Василиса может осматривать на досуге дом Бабы-Яги, который поражает ее изобилием во всем. Вечером является Баба-Яга и остается ею довольной. На зов бабы «Верные мои слуги, сердечные други, смелите мою пшеницу!», являются три пары рук, и уносят пшеницу вон из глаз. Следует по-прежнему ужин и новый наказ: очистить мак от земли по зернышку. В следующий вечер старуха опять довольна Василисой и велит своим «слугам» из очищенного куклой мака выжать масло. В разговоре с Ягою-Бабою Василиса спрашивает ее только о виденных ею по дороге всадниках. «Это, — отвечает ей старуха, — всё мои слуги верные: день, солнышко красно и ночь. — Хорошо, что ты спрашиваешь только о том, что видела за двором, а не во дворе: я не люблю, чтобы у меня сор из дому выносили, и слишком любопытных ем».

Получивши от Яги один череп с горящими глазами, снятый с забора и накинутый на палку, Василиса несет его домой для мачехиных дочек. Оказалось, что с той поры, как ушла Василиса, у них не было огня: сами высечь никак не могли, приносимый же огонь от соседей немедленно погасал. Внесли череп в горницу, — а глаза из черепа так и глядят на мачеху и ее дочерей, так и жгут! Те было прятаться, но куда не бросятся, — глаза всюду за ними так и следят: к утру совсем сожгло их в уголь; одной Василисы не тронуло. На следующий день Василиса зарывает череп в землю и отправляется жить в город, к одной старушке. Тут к концу зимы (так!) она выткала полотно такое тонкое, что сквозь иглу вместо нити продеть можно. Об этом, при посредстве старушки, узнает царь, влюбляется в Василису Прекрасную и женится на ней. У него Василиса живет счастливо вместе со старушкой, своим отцом, возвратившимся между тем из путешествия, и с куклою, которую по конец жизни своей носит в кармане.

В этой сказке мы имеем пред собой очевидно слияние нескольких вариантов одного и того же основного предания, чем, должно быть, и обусловливается удивительная первобытность почти каждой черты ее, и почти полное отсутствие тех искажений, которые неизбежно являются в большинстве сказок вследствие смешения разнородных преданий. Важнейшие мифологические черты в ней я отметил курсивом; но остановлюсь только на некоторых из них, ибо подробное рассмотрение всей сказки потребовало бы обширного трактата.

Василиса Прекрасная и две сестры ее, т. е., по-видимому, утренняя заря, день (или вечер) и ночь, соответствуют приблизительно трем всадникам: дню, солнцу и ночи. Мачеха, кукла, Баба-Яга и старушка суть очевидно образы одного лица, управляющего частями дня (или временами года). В сказке, особенно в описании жилища Бабы-Яги, сохранились явственные черты старинного культа этого божества. Во всей сказке нет, вероятно, никаких поэтических прикрас. На первый взгляд, правда, можно подумать, что в ней кроются аллегорические образы, например, в описании трех всадников. Но это только так кажется. Если белый и черный всадник называются «день» и «ночь», то это следует понимать в том же самом смысле, в каком красный всадник называется «солнцем»; т. е. эти, или стоявшие, быть может, первоначально на их месте подобные слова означали первоначально не денной свет и не ночную темноту, а самые источники света и тьмы, они означали виновников этих явлений, которые представлялись в данном случае всадниками. Лишь с течением времени, когда эти воображаемые лица оказались несуществующими в действительности, их названия получили свое теперешнее, переносное значение: вместо причины они стали означать следствие. Подобным образом, например, появилось, вероятно, и отвлеченное понятие слова «весна», от корня vas в значении «одевать». Земля покрывается цветами, воздух наполняется благоуханиями и т. д. Эти явления в совокупности (далеко не соответствующие, конечно, всем признакам нашего научного понятия «весна») объяснялись появлением чудесного лица, весны, в том смысле, как свет объясняется появлением светящегося предмета. Но, спрашивалось, кто же эта весна, какова она с виду? Вероятнее всего, это девица, любящая зелень и цветы. Она украсила землю цветами: вероятно и она сама одевается в цветы. Такое воззрение отразилось между прочим в наряживании Ляли (т. е. весны) у Белоруссов, Додолы у Сербов, Пирпируны у Греков, Maibraut у Германцев и т. п. Иногда представляли себе виновника весны, на основании разных других соображений, зеленым мужчиною. Так, например, в одной немецкой сказке, представляющей один из множества вариантов нашей сказки о Василисе Прекрасной, одна маленькая девочка отправилась из любопытства в дом ведьмы, не послушавшись предостережений своих родителей. Ведьма (Frau Trude) спрашивает ее: «Отчего ты так бледна?». Дрожа от страха, девочка отвечает, что на дороге она встретила черного мужчину. «То был угольщик». — «Потом я увидела зеленого мужчину». — «То был охотник». — «Потом я увидела мужчину красного, как кровь». — «То был мясник». — «Ах, Frau Trude, я очень испугалась: я заглянула в окно и вместо вас увидела черта с огненной головой». — «Тогда ты увидела ведьму в настоящем наряде: я давно ждала тебя; теперь ты должна мне светить». Сказавши это, она превратила девочку в полено и бросила ее в огонь. Когда пламя разгорелось, она присела и, греясь у огня, сказала: «какой яркий свет!». — Соответственно представлению весны зеленым мужчиной, существуют весенние обряды, в которых девочка заменяется мужчиной, Maikonig. Вообще подобным путем появилось множество сказаний и обрядов, кажущихся аллегорическими, но не имеющих в действительности по своему происхождению ничего общего с аллигорией, т. е. с преднамеренным иносказательным выражением известной идеи.