Игорь Силантьев - Газета и роман: Риторика дискурсных смешений

Основным объектом анализа выступят заголовки и тексты газетных материалов, а также сопровождающие их рубрики, взятые в составе супер-рубрики (или «шапки», как говорят газетчики) «Картина дня». Эта шапка обозначена в верхнем колонтитуле газеты на страницах 2—7.

Вообще, в случае с картиной дня мы имеем дело с метафорическим в своей основе концептом новостного дискурса, имеющим, к тому же, определенную мифологическую подоплеку. Данный концепт отсылает нас к таким понятийным конструкциям, как сумма существенных событий настоящего времени (дня, периода, момента и т. д.) и полнота обзора – стремящаяся в своем пределе к полноте образа . Концепт картина дня несет в себе и ощутимый ценностный компонент: это в целом хорошая работа , это результат добросовестного и непростого труда журналистов, постаравшихся раздобыть информацию обо всем том важном , что происходит сейчас в том или ином масштабе мира (будь то масштаб международной жизни, политики или культуры страны, города или района и т. п.). Мифологичность же этого концепта заключается в том, что его невозможно реализовать в том совершенном виде, в котором мы убежденно его воспринимаем: вместо собственно картины в газетах нам обычно предлагают не более чем фрагменты , причудливый и достаточной случайный коллаж которых мы и принимаем – потому что верим этому – за полноту и целостность образа. В данном плане концепт картина дня имеет прямое отношение к такому стержневому культурному мифу, как мир как целое.

Обратим внимание и на то, что для самих журналистов формула картина дня (или, что то же самое, картина сегодняшнего мира ) – не более, чем привычный штамп, риторический топос, в глубинные семантические слои которого никто и не думает вторгаться. Однако здесь-то, в этой привычке к формуле коренится привычность дискурса – и, в конечном счете, власть дискурса над субъектностью высказывающегося. Кто , собственно, в газете говорит ( пишет , заявляет ) эти столь значимые слова «картина дня» ? Вслед за М. Фуко мы снова должны сказать: говорит сам дискурс, заявляет субъект дискурса как такового [50].

Посмотрим, из чего складывается картина дня в версии «Комсомольской правды» от 20 января 2004 года на страницах 2—4.

Перечислим названия материалов, опубликованных под данной рубрикой (по возможности, в прямой последовательности, как они даны на полосах газеты): «Царь-колокол привезли в Сергиев Посад» (о заново отлитом взамен уничтоженного в 1930 году колоколе); «Генералы пойдут под суд?» (о привлечении к ответственности офицеров, обвиняемых в массовом простудном заболевании новобранцев); «Путин открыл интернет-сайт для детей»; «Бразильцы нашли асимметричный ответ США» (о взятии отпечатков пальцев у американских туристов); «Надо ли брать отпечатки пальцев у американцев» (перечень мнений); «Зачем новой Думе столько начальников?» (о количестве думских комитетов); «Франция – для мусульман?!» (о запрете во Франции носить хиджаб в общественных местах – кстати, лет десять назад журналистское обострение этой темы предвидел П. Бурдье [51]); «Американка родила шестерых»; «А в это время в Курске умерло четверо новорожденных»; «В Ираке погиб уже 500-й американец»; «На пенсионные деньги в рулетку не играют» (о пенсионной реформе); «Заявление» (материал кандидата в президенты Сергея Глазьева).

Безусловно, здесь есть попытки связать материалы в сверхтексты – об этом говорят оппозитивные пары заголовков «Бразильцы нашли асимметричный ответ США» и «Надо ли брать отпечатки пальцев у американцев»; «Американка родила шестерых» и «А в это время в Курске умерло четверо новорожденных» – но можно ли говорить о том, что материалы, расположенные пуд рубрикой «Картина дня», действительно создают некую картину дня ? Несмотря на общую интенцию сомнения, сквозящую в нашем тексте, мы ответим на этот вопрос утвердительно. Причина в том, что тематическая фрагментарность рассматриваемого обзора в известной мере преодолевается, но уже на другом уровне – на уровне дискурсных взаимодействий. Даже не углубляясь пока в детальный анализ дискурсной природы самих текстов, мы можем констатировать, что на уровне материалов как целых и на уровне заголовков , представляющих данные материалы, и на уровне взаимодействия заголовков и текстов данных материалов возникает своеобразная перекличка дискурсов и их смыслообразующее взаимодействие. Каждый текст, каждое название и каждая рубрика внутри нашей «картины дня» влекут читателя в сторону своего дискурса, туда, «откуда они родом», если так можно выразиться. Проанализируем перечисленные материалы с этой точки зрения.

«Царь-колокол»: это с детства впечатанное в память сочетание слов представляет – и до известной степени активизирует – широко разветвленный, капитальный дискурс мифологизированного российского государственно-исторического официоза , явленный в нашей культуре на многих уровнях, во многих жанрах и прецендентных текстах: в картинках и коротеньких повествованиях детских книжек по родной истории, в популярной исторической литературе для так называемого «образованного читателя», в разнообразных историко-политических материалах, в официальной государственной хронике. Заметим, что массовый читатель не знает о том, что самый большой из колоколов, уничтоженных в 1930 году в Троице-Сергиевой лавре, также по традиции называли «Царем», поэтому данное имя собственное практически однозначно отсылает читателя к знаменитому московскому колоколу. А в исходном дискурсе исторического официоза имя «Царь-колокол», как правило, окружено контекстами, неявно задающими весьма сложный и противоречивый смысл, который можно выразить следующей формулой: ожидание водворения святыни (на назначенное место) и понимание невозможности этого (кремлевский царь-колокол, треснувший при его создании, никогда не будет звучать и «царствовать» на колокольне Ивана Великого). На актуализации этого смысла и играет автор газетного материала: происходит как бы совмещение денотатов: возвращают заново отлитый колокол в лавру, и это – в смысловом пространстве текста – символически компенсирует неводворение кремлевского колокола на свое место.

Подзаголовок статьи очень резко (и весьма характерно для «вавилонского» смешения дискурсов в газете) изменяет дискурсный профиль текста: «Для того, чтобы протащить его на территорию лавры, понадобилось два тягача, бульдозер и рота ОМОНа » (курсив наш. – И. С. ). Дискурс исторического официоза уступает место дискурсу мелкой обывательской сенсации , так сказать, районного масштаба: «По маршруту движения приходилось измерять высоту некоторых мостов »; «Колокол в ворота не лез »; «Часам к 8 утра к площади перед лаврой подтянулась рота ОМОНа »; «А к полудню к главным вратам обители подполз трейлер с колоколом» и т. д. (курсив наш. – И. С. ). Чтобы компенсировать дискурсное падение текста, автор – осознанно или нет – обильно сдабривает его каким-то весьма ненатуральным церковно-подобным «словесным средством» (другие термины для характеристики стилистических изысков автора не находятся): « … к главным вратам обители подполз трейлер с колоколом»; «Колокол в ворота не лез. Перекрестившись , реставраторы взялись за расширение главных ворот»; « С Божией помощью , помноженной на три мощных двигателя, сани с «Царем» дрогнули, поползли…» и т. д. (курсив наш. – И. С. ). Обратим внимание на интенциональный план текста: автор пытается погрузить текст материала в стихию собственно церковно-православного дискурса (а вместе с тем не хочет терять и ракурс точки зрения удивленного зеваки-обывателя – ведь «вокруг великана собрался почти весь город»). Получилось это у автора или нет – не нам судить, а критикам, а нам важно раскрыть дискурсную динамику и собственно коммуникативные стратегии, разворачивающиеся по направлению от заголовка материала к его тексту.