Тензин Гьяцо - Вселенная в одном атоме: Наука и духовность на служении миру

По моему мнению, наука есть первая и главнейшая эмпирическая дисциплина, которая предоставляет человечеству доступ к пониманию живого и неживого мира. Она позволяет поставить самые сущностные вопросы, ответы на которые дают детальное знание в отношении базовых законов природы, извлекаемых учеными из наблюдения эмпирических данных. Наука имеет в своем распоряжении самые утонченные методы, включающие измерения, количественный анализ и независимое подтверждение полученных данных посредством повторных экспериментов. Все это составляет основу научного метода и включено в научную парадигму. Если исходить из этой модели, то окажется, что многие аспекты человеческого бытия, включая вопросы ценности, творчества и духовности, равно как и многие метафизические проблемы, находятся вне сферы научного рассмотрения.

Однако несмотря на наличие обширных областей жизни и опыта, лежащих вне области науки, многие люди придерживаются мнения, что научный подход должен стать основой всего познания и что наука охватывает все познаваемое без исключения. Это научный материализм. Я не могу точно указать, какая именно философская система содержит в себе подобное утверждение, но мне представляется, что для многих такой образ мысли является не подлежащей сомнению исходной предпосылкой. Эта точка зрения основывается на вере в существование объективного мира, не зависящего от обстоятельств, в которых находится наблюдатель. Она содержит в себе предположение о том, что данные, получаемые в эксперименте, совершенно не зависят от предпосылок, восприятия и личности самого экспериментатора.

В основе такого воззрения лежит предположение о том, что в окончательном смысле все вокруг состоит из физической материи, существующей по своим физическим законам. Из этого в свою очередь следует, что психология может быть сведена к биологии, биология — к химии, а химия — к физике. В данном случае я пытаюсь не столько возражать против такого редукционистского [1] Редукционизм — (от лат. reductio) — методологический принцип, согласно которому сложные явления могут быть полностью объяснены на основе законов, свойственных более простым (напр., биологические явления — с помощью физических и химических). — Прим пер. подхода (притом, что сам я вовсе его не разделяю), сколько обратить внимание читателя на очень важный момент: подобные идеи сами по себе вовсе не следуют из научного знания, но, напротив, представляют собой философскую, а по сути метафизическую позицию. Представление о том, что реальность во всех своих аспектах может быть сведена к материи с ее разнообразными частицами, является, по моему мнению, столь же метафизической точкой зрения, как и мнение, что мир создан и контролируется неким разумным существом.

Одной из главных опасностей такого крайнего научного материализма является узость представлений, имеющая своим следствием полный нигилизм. Нигилизм, материализм и редукционизм представляют собой большую проблему в философской и в особенности в гуманистической перспективе, поскольку они сильно обедняют наши представления о нас самих. Например, считаем ли мы себя случайно возникшим биологическим объектом или же, напротив, особым существом, наделенным определенной степенью сознательности и моральным чувством? Принятие одной из этих точек зрения окажет влияние и на наше самоощущение, и на то, как мы станем обходиться с другими людьми. Согласно вышеописанному редукционистскому подходу многие аспекты человеческого бытия — такие как искусство, мораль, духовность, доброта, чувство прекрасного и более всего сознание, — нам придется рассматривать либо как следствия химических реакций в нейронных сетях, либо исключительно как плод нашего воображения. Это грозит укоренением представления о людях как о своего рода биороботах, продуктах случайной комбинации генов, единственной функцией которых является биологическое самовоспроизведение.

Трудно представить себе, как возможно включить в такую картину мира представления о добре и зле или о смысле жизни. И дело здесь не в самих эмпирических научных данных, а в представлении о том, что только эти данные сами по себе могут являться основой целостной картины мира и решения всех мировых проблем. Однако человеческое бытие и сама реальность содержат в себе гораздо больше того, к чему открывает нам доступ научный эксперимент.

Но в то же время духовность должна учитывать научные открытия и постижения. Если духовные практики станут полностью игнорировать научные достижения, это грозит вырождением духовности, поскольку такая позиция ведет к религиозному фундаментализму. Это одна из причин, почему я побуждаю буддийские учебные заведения включать в свои программы обучения научные дисциплины, чтобы данные науки оказались включены в буддийскую картину мира.

Я родился в простой крестьянской семье. Мои родители использовали яков для вспахивания поля, а позже, когда зерно созревало, эти же яки копытами молотили колосья. Наверное, единственными предметами в мире моего раннего детства, имеющими отношение к технике, были винтовки, которые местные воинственные кочевники привозили из Британской Индии, а возможно, даже из России или Китая. В возрасте шести лет я был возведен на трон в качестве четырнадцатого Далай Ламы в столице Тибета Лхасе и приступил к изучению всех аспектов буддизма. У меня были личные наставники, которые давали мне ежедневные уроки чтения, письма и основ буддийской философии; под их руководством я заучивал различные тексты и ритуалы. Возле меня постоянно находились также несколько ценшабов, что дословно переводится как «помощник по философии». Их первоочередной задачей было проведение со мной диспутов по различным темам философии буддизма. Помимо этого, я должен был принимать участие в многочасовых молитвенных ритуалах и обучаться медитативной концентрации. Под руководством своих наставников я проводил длительные ретриты и четырежды в день совершал двухчасовые медитации. Именно так в тибетской традиции обычно проходит обучение высокого ламы-перерожденца. Но я не получал никаких знаний в области математики, геологии, химии, биологии или физики и даже не знал о существовании этих наук.

Моей официальной резиденцией был дворец Потала. Это огромное здание, занимающее целый склон горы. Говорят, что в нем тысяча комнат, но я сам никогда их не пересчитывал. В свободные минуты я развлекался тем, что осматривал многочисленные помещения дворца. Это было похоже на бесконечную охоту за сокровищами. Там можно было обнаружить самые разнообразные предметы, многие из которых принадлежали предыдущим Далай Ламам, в частности моему непосредственному предшественнику, или, например, ступы-реликварии с останками Далай Лам, начиная с Великого Пятого, который жил в XVII в. и отстроил Поталу до ее нынешних размеров. Среди разнообразных диковинных предметов мне попадались и механизмы, принадлежавшие тринадцатому Далай Ламе. Самым замечательным из них был складной латунный телескоп, который можно было прикрепить к треноге, а также механический хронометр с ручным заводом и вращающимся глобусом на подставке, позволяющим узнать время в разных частях света. Имелись там и книги на английском языке, например, иллюстрированная история Первой мировой войны.