Вадим Суханов - Тайны веков. Сборник.

Судя по общим размерам и формам, прорисовывавшимся под брезентом, это был легкий моноплан с высоко расположенным крылом на подкосах. Так называемый парасоль с тонким ферменным фюзеляжем и, по-видимому, с маломощным мотором-звездой воздушного охлаждения. Наверняка самолет не боевой и не скоростной, а учебный или связной, доработанный, приспособленный для каких-то испытаний. Вот и все, пожалуй... Ворота распахнулись, тягач потащил платформу по широкой расчищенной просеке и дальше через летное поле, к опытному ангару в полукилометре от прочих аэродромных служб. В этом ангаре работали бригады, присланные с заводов и из конструкторских бюро. Что там делалось, знало только командование базы.

А утром в части появился пожилой товарищ, для него вот уже с неделю как освободили целую комнату в комсоставском общежитии. Фамилия пожилого была Дунаев, имя-отчество неизвестны. В армии тогда не называли друг друга по имени-отчеству, и Дунаева не стали так называть. Да и был он лицом гражданским — и не то чтобы по одежде, это само собой, а по всей вольной манере поведения. Но привез его «бьюик» с армейским номером, и шофер был из округа, к тому же не рядовой, а с «кубарями» в петлицах. Оставив в комнате чемоданы, они сразу по-ехали к штабу. В тот же день связисты провели в эту комнату полевой телефон.

Прошу, однако, иметь в виду следующее: Вагуль не утверждал, что Дунаев имел какое-то отношение именно к тому зачехленному самолету. Но если сопоставить дальнейшие события, происшедшие на базе, с некоторыми особенностями Дунаева, его характера, его интересов... Хотя утверждать что-либо рано.

Не по чьей-то пустой прихоти Дунаева поселили в командирском общежитии, а не в гостинице за территорией военного городка, очень, кстати, неплохой. Положим, был он немолод, и его решили устроить поудобнее? Но других немолодых приезжих так не устраивали. Должность у него была высокая, звание? Нет, чин здесь ни при чем, в гостинице, по словам Вагуля, в номерах «люкс» надолго останавливались и замнаркомы, и с четырьмя ромбами — командармы.

Дальше. В комнату Дунаева доставили лучшую мебель, цветы, ковер во весь пол. Повесили дорогие шторы. Сам он привез и развешал на стенах картины; к ним мы еще вернемся. (Ну каково: брать в командировку картины!)

А остальной уют, говорил Вагуль, Дунаев едва замечал. И вида был совершенно холостяцкого, неухоженного: истертое на плечах кожаное пальто, карманы оттопырены, полны надорванными пачками «Беломора», простецкая шапка... На шее, однако, шелковая белая косынка, заколотая булавкой с прозрачным камушком... Глаза усталые, прищуренные. Возможно, больные: он избегал яркого света, шторы и днем держал задернутыми. Пальцы от курева желтые. Несколько раз по вечерам он появлялся внизу, в бильярдной, но не играл. Сядет в кресло в тени абажура, курит не переставая и на игру смотрит... Поначалу его немного стеснялись, а потом однажды кто-то с ним заговорил, и оказалось, что это можно, что он вовсе не гордец, не молчун. Отвечал охотно, только очень уж веско, так что не больно-то с ним поспоришь... Не всякому это вроде бы должно нравиться, но каждый раз, едва внизу появлялся Дунаев, игра замирала, партии оставались неоконченными. Стулья сдвигались к креслу Дунаева, и начинался разговор — «в высшей степени философский», как вспоминал отставной капитан Вагуль. Обо всем на свете: о науке, политике, истории, искусстве... И об авиации тоже, естественно. Только о дунаевских картинах разговора не было, так его и не спросили, что они означают. Обсудили их между собой, согласившись, что, наверное, какой-то смысл в них заложен... Рисунки карандашом, акварели. Глубокое красноватое ущелье: солнечные лучи не достигают дна, где бредут две согнутые человеческие фигурки, бредут туда, где не то стены смыкаются, не то тень все закрывает....

Еще на одном рисунке — сам Дунаев, строгий профиль перед светлым оконцем, тяжело перехваченным переплетом. За оконцем — очень миловидная женщина, и она будто бы зовет Дунаева, а он выйти не может. И обоих их ждут не замечаемые женщиной, видные пока только Дунаеву какие-то небывалые летательные аппараты.

Рассказывая все это, капитан Вагуль явно пытался представить Дунаева человеком необыкновенным, как-то увязать философский склад его натуры со своей основной темой — с «невидимым» самолетом.

Кто же он, этот Дунаев? Если конструктор, то, надо полагать, крупный. Но в книгах по истории авиации я нашел только одного конструктора по фамилии Дунаев. До революции он работал в мастерских школы летчиков-наблюдателей под Киевом, строил там скоростной биплан, также оставшийся в литературе «самолетом без названия» — никаких документов о нем не сохранилось, есть только фотографии и устные свидетельства. Возможно, что это тот самый Дунаев, хотя и маловероятно.

Но вдруг вагулевский Дунаев вовсе не инженер, не конструктор? Конструкторов, тем более крупных, мы все же знаем. А если «невидимый» самолет был разработан, как сейчас говорят, на стыке наук?.. И «невидимость», коли уж она достигалась, была эффектом не столько техническим, сколько, к примеру, психологическим... Можно же допустить, что самолет был действительно невидимым не оттого, что он совсем или почти совсем не отражал световые лучи. Допустимо и другое предположение: лучи-то он отражал, ко наблюдатели почему-то переставали его видеть.

Какой тут мог быть механизм воздействия, не знаю. Не хочу углубляться в чужую область, не инженерную. Но известно, что мы иногда видим, слышим не то, что было, не так, как было. Был такой случай: на Центральный аэродром в Москве шел на посадку По-2 и не дотянул, упал с высоты метров десять на территории Боткинской больницы, развалился, вспыхнул. Летчик остался цел, его успели вытащить из костра. Через сутки он пришел в себя, его спросили, как было дело, а он: «Снизился я, прибавил оборотов, потом... мне дали пить...» Через несколько дней его снова о том же, а он опять: «Я снизился, прибавил оборотов... сестрица мне пить подала...»

Такие отключения чувств можно вызывать искусственно. Как — тоже известно. Ритмичным раздражением слуха, зрения: скажем, повторяющимися вспышками света, тоном, вплетенным в звук мотора. И это по меньшей мере стоит принять во внимание. Тем более что до сих пор любая новинка в технике, даже самая неожиданная, на поверку оказывалась не таким уж сюрпризом.

Здесь же, в случае с «невидимым» самолетом, никакой предыстории нет, кроме разве что шапки-невидимки и человека-невидимки. Может ли так быть?..

Приближалось время испытаний. Дунаев был как никогда занят, в бильярдную больше не приходил, домой возвращался за полночь. Тихо шел по коридору, старался не щелкнуть замком двери. Все равно в соседних комнатах его слышали, даже под утро, бывало, просыпались от зуммера телефона за стеной. Слышали, как Дунаев вставал, отвечал на звонок, приглушая голос и снова — тихие шаги по коридору.