Лев Бобров - Поговорим о демографии

В рамках СЭВ речь идет о том, чтобы постоянно снижать уровень загрязненности; хотя бы стабилизировать его — так ставят вопрос западные державы и в национальных, и в международных масштабах (скажем, в рамках «Общего рынка»). Как бы там ни было, сдвиги налицо.

— И все же бурный «атомный век» так или иначе сказывается на нас. Во всяком случае, подтачивает душевные, а с ними и физические силы организма.

— Преувеличенные страхи перед «таинственными угрозами», которыми якобы чреват «атомный век», зачастую опаснее самих его реалий. Например, ядерные электростанции не более опасны, чем любые иные промышленные объекты, привычные и потому не внушающие страха.

— Но темпы, темпы! Недаром же именно сейчас, когда мир стал поистине быстродействующим, заговорили о стрессе.

— И здесь не стоит поддаваться страхам, рожденным «кошмарами цивилизации».

Вообразим, что на Бродвее каким-то чудом объявился неандерталец (или его гипотетический прямой потомок — пресловутый «снежный человек»). Слыша на каждом шагу «стресс», «стресс», «стресс» и уразумев наконец, что сие означает, новоявленный конкурент местных хиппи наверняка изумился бы очередному откровению человеческого гения, оценив по достоинству новое слово науки. «Удивительно, ребята, как вы узнали название этой самой штуки? — заявил бы он в интервью с простодушием троглодита. — Сама-то она нам хорошо знакома, да вот только я имени ее не знаю: им, таким мудреным и, оказывается, популярным, мы ни в жизнь не догадались бы поинтересоваться. Мы как-то не думали об этом».

И добавил бы, указывая пальцем на «стада железных зверей в каменных джунглях»: «Оно конечно, в вашем каменном веке тоже, видать, хлопот полон рот. Четырехколесных вокруг вас больше, чем некогда четвероногих вокруг нас, но… Эх, побывали бы вы в нашей шкуре! В звериной, я имею в виду. В той, за которую мы костьми ложились на охоте. А вам манто завертывают в универмаге. Наши пещеры были пониже, но населяла их не менее беспокойная публика. Всякое бывало».

Жаль, что нет такого свидетеля. Но его устами глаголет наука, (разумеется, в более изысканных выражениях).

Да, темпы «атомного века» довольно-таки напряженны. Казалось бы, они не могут не травмировать психику человека. Ведь «биологические часы» — те, что «тикают» внутри нас, задавая ритм нашей жизнедеятельности, — настраивались в процессе эволюции при совершенно иных условиях. Но в чем иных-то? Тишь да гладь, божья благодать?

Нет, «идиллии» ледниковой эпохи — такой же миф, как и «безвозвратно минувший золотой век сверхдолголетия». Неспроста советский антрополог Я. Рогинский, профессор МГУ, говорит о «тягостной аритмии, которую вносила мысль в деятельность палеолитического охотника». И троглодит вполне мог бы (если бы сумел) произнести философически-поэтическую сентенцию: «Вечный бой! Покой нам только снится».

Ну а урбанизация? Уж если, оглядываясь назад, на брюсовский город с кэбами и омнибусами, мы видим «яростный людской поток», то сегодня нечего и говорить. Многие уверены: погружаясь «в эту бурю, в этот адский шепот», мы подвергаем опасности душевное, а не только телесное здоровье. Другое, мол, дело деревня. Она дальше от «злодейки цивилизации», ближе к природе, там нет такого движения, шума, сутолоки, тех треволнений.

И, дескать, прямо беда, что доля городского населения все увеличивается: в 1926 году в СССР она составляла 18 процентов (26 миллионов человек), в 1959 году — 48 процентов (100 миллионов), а в 1970 — уже 56 процентов (136 миллионов); прогноз на будущее дает такие цифры: приблизительно 70 процентов (свыше 200 миллионов) в 2000 году и 90 процентов (более 400 миллионов) в 2070-м.

Предоставим, однако, слово статистике: процент душевнобольных среди сельских жителей тот же, что и среди городских. Разница, конечно, есть, но качественная, не количественная: там преобладают одни психические недуги, здесь другие. К сожалению, нет сопоставимых данных, чтобы сравнить те же показатели в разные эпохи.

Могут возразить: почему же на Западе с такой тревогой говорят про «кошмары асфальтовых джунглей», про «этот безумный, безумный, безумный мир»?

Посетив не так давно Стокгольм, где жителей немногим более миллиона, профессор Д. Валентей, руководитель Центра по изучению проблем народонаселения при МГУ, рассказал: «„Пятачок“ перед гостиницей, где я жил, служил местом ежедневных сборищ наркоманов. Кто они, эти обитатели городского „дна“? Я думаю, ответ ясен: люди без каких-либо идеалов, без цели». Ученый приводит такой пример: в Дельта-сити (США) меньше 30 тысяч человек, и три четверти из них — алкоголики, наркоманы, правонарушители (официальная американская статистика). Спрашивается: при чем тут «перенаселенность»? Нет, виной всему нечто иное — ощущение бессмысленности существования, духовное; отчуждение от общества.

Напоминая, что в СССР и других социалистических странах тоже есть городские агломерации, притом не менее крупные, чем на Западе, советский демограф подчеркивает: у нас нет ни преступности таких масштабов, ни эпидемии самоубийств, душевных расстройств. Так что дело не в урбанизации самой по себе, а в социальных условиях, «психологическом климате».

И нельзя не согласиться с другим специалистом — профессором Н. Амосовым, когда он называет смехотворными столь частые в наши дни жалобы: «Ах, какая трудная (беспокойная, нервная и т. п.) пошла нынче жизнь!» Человеческий организм, поясняет киевский ученый, был сконструирован природой чрезвычайно надежно. В расчете на страх, крайнее физическое напряжение, на инфекцию, голод, холод. И все это непрестанно испытывал наш первобытный предок. Его жизнь — сплошные тревоги! — была куда беспокойней, чем наша со всеми ее треволнениями. Разве что он, не столь изнеженный, как мы, реагировал на все не так остро.

За десятки тысячелетий гомо сапиенс мало изменился биологически. И все же, спору нет, цивилизация наложила на нас какой-то отпечаток. Какой же?

Обучение тренировало и развивало мозг. Все заметнее давало знать о себе именно человеческое, даже «слишком человеческое». Наши недостатки суть продолжение наших же достоинств: развитое воображение выливается порой в мнительность. Возникают преувеличенные страхи перед реальными и мнимыми угрозами.

Законное беспокойство о чистоте окружающей среды не для всех стало новым стимулом заботы о ней. Для многих оно обернулось настоящими фобиями, навязчивыми состояниями тревоги. Тем более что на Западе оно приняло масштабы очередной истерии, на сей раз экологической. И тому немало способствовали иные политиканы, воспользовавшиеся случаем, чтобы отвлечь массы от политических протестов, сосредоточить внимание на экологических, а не экономических кризисах.