Маркс Тартаковский - Человек — венец эволюции?

Но миф обгоняет обычное ленивое течение времени. И вот уже перед нами человек, преодолевающий первобытное сознание, фантом общности. Мудрый змий нашептывает Еве: «Нет, не умрете, но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их (плоды познания), откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло».

Здесь много интересного: и «боги» во множественном числе — отголосок язычества и «соблазнение» прежде Евы, а не Адама — вероятно, отзвук матриархата… «И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание» (выделено мной. — М.Т.). Она первой отважилась вкусить запретный плод, мужчина — вторым. «И открылись глаза у обоих».

Первый же свободный поступок человека — начало вселенской драмы. «И узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания»… Перед Всевышним уже не прежние, безмозглые, по сути, существа; им приоткрылись зачатки этики.

И ветхозаветный Бог разъярен — как был бы разъярен вождь племени. Адам, оправдываясь (но ничуть не помышляя о «вуду-смерти»), кивает на жену, та — на вероломного змия… Прости-прощай, рай! Змию отныне «ползать на чреве своем» [1] Можно предположить здесь намек на допотопных рептилий, перемещавшихся на четырех и даже двух конечностях, останки которых, конечно же, издавна попадались людям , женщине — «рожать в муках», мужчине — добывать пропитание «в поте лица своего». Воистину, горе от ума!

Представим теперь Адама и Еву, у которых «открылись глаза». Конечно, мы понимаем, что сознание обретается не вдруг, что это — процесс, постепенность. Сменяются поколения, века, эпохи, пока в людях зреет сознание, что они — мыслят. Внимание человека, прежде обращенное вовне, поворачивается «зрачками внутрь» — и вот он уже не просто знает (знает и животное), но знает о том, что знает. То есть осознает свое существование.

И с каждым из нас однажды это происходит впервые. Как с мифическим Адамом, который, оправдываясь перед Богом, уже говорит о себе в первом лице — «я». Отныне он — человек!

Пущены часы мировой истории!

Человек разумный — наиболее универсальный биологический вид. Он живет повсюду (кроме ледяной Антарктиды) — в джунглях и в тундре, на «крыше мира» и на морском побережье… Обычно организмы, распространяясь по планете, теряют связи между собой, обособляясь во все более изолированные виды, уже не способные скрещиваться и давать продуктивное смешанное потомство.

С человеческими расами и народами, даже разобщенными на протяжении тысячелетий, этого не произошло, потому что эволюция человека все менее затрагивает его генотип. Внешне представители не только разных рас, но и наций различаются довольно легко но хирург, делая полостную операцию, не смог бы разобрать, кто перед ним — китаец, готтентот или ирландец, если пациент, как это бывает, прикрыт простыней.

Человек достигает равновесия с внешней средой не за счет хромосомных мутаций и безжалостного слепого отбора, но создавая некую переходную микросреду: одежду, жилище, очаг, средства передвижения… И так как любое приспособление есть эволюционный фактор, то изобретение эскимосом, скажем, снежного жилища (иглу) или непотопляемой кожаной байдарки (каяка), составляющей с сидящим в ней человеком как бы одно целое, сопоставимо с полезной мутацией. Но — заведомо целенаправленной! У природы шаг за шагом отбирается привилегия играть нашими судьбами.

Микросреда — «вторая природа», созданная человеком, позволила ему распространиться по всем мало-мальски пригодным для обитания землям, вплоть до изолированных океанических островов. Что же это ему на месте не сиделось? Что за сила разметала людей повсюду? Перенаселенность? Порой, да. Обычно думают, что людей гонят в путь одни только экономические обстоятельства. Бескормица — и целые пастушеские народы со своими стадами пускаются в дорогу, теснят другие народы, те — следующие… И вот уже движение, чем-то похожее на геологическое, — перенаселение народов… Бывало и так. Но чаще — иначе, не столь логично.

Вот древняя морская песнь полинезийцев, где слиты воедино ужас перед неизвестностью и восторг, рвущийся из груди, но никакой, насколько можно понять, экономической необходимости:

А викинги на другом краю света? Была ли прямая нужда покидать родину, где-то искать удачи предводителю с его лихой дружиной? Историк Б. Поршнев размышлял «о действии какой-то внутренней пружины, разбрасывающей людей по лицу планеты. Этой пружиной было, несомненно, взаимное отталкивание».

Иначе говоря, коммунальный инстинкт, сковывавший человека, оттеснялся каким-то иным чувством. Каким? Думается, «внутренняя пружина» — это осознание самоценности своей жизни, стремление высвободиться из общинных пут для самораскрытия, проявления себя, утверждения как самостоятельного автономного индивида…

А теперь взглянем на карту Земли. Сама конфигурация материков подсказывала примерные пути первоначального расселения человека. Ближний Восток, сочленяющий три континента, был естественным перекрестком этих путей. Тогда как район нынешнего Берингова пролива послужил единственно возможным сухопутным мостом между Старым и Новым Светом в эпоху, когда море несколько отступило. При заселении Австралии ту же роль сыграл Зондский архипелаг. Тогда как тупиками само собой стали южные и некоторые другие разобщенные оконечности материков.

Это оказалось решающим в исторических судьбах целых регионов. На перекрестке континентов сложились древнейшие цивилизации сама греко-римская античность (семя, из которого проросла европейская цивилизация) уходит корнями сюда, в этот «пуп мира», здесь возникли величайшие мировые религии (ту же примерно роль в Новом Свете сыграло средостение между двумя Америками) — тогда как оконечности Африки, Южной Америки, Австралия в целом и особенно Тасмания явились заповедниками глухой первобытности.

Так, в сравнении, ярче всего обнаруживается важнейший фактор прогресса — обмен информацией: знаниями, идеями, культурой.

Пока общины были малочисленны и разобщенны, границы племени казались человеку пределом мира, обычаи и запреты были еще абсолютными: не с чем было сравнивать. Единичные попытки преступить рутинность жизни сопровождались жестокими душевными надломами; их отголосок ощущается еще в античных трагедиях.