Эльмира Нетесова - Помилованные бедой

Иногда они по старой памяти приходили на базар. Торговцы уважительно просили их помочь, а в благодарность оставляли в ладонях парней деньги, а не мелочь, как раньше.

Их еще узнавали. С ними здоровались все. Вот только один, заметив их, отвернулся.

— Тарзан! Ты ли это?

— Вова! Иль не узнаешь? Где теперь приклеился? У кого дышишь, колись? — обступили парни.

— Да пошли вы все, козлы! — оглядел хмуро.

— Куда это ты нас воткнул? — подошел Харитон совсем близко. — Ты чего на нас пух тянешь?

— Вы ж на меня настучали. Менты отловили, пахать заставили на пацана. А он, засранец, как увидит меня, враз за рогатку хватается. И орет во всю глотку: «Эй, Вова, подожди! Дай твоего Тарзана отстрелю, покуда он Читу не сделал матерью-одиночкой!» И это мне кричит тот прыщик! Я его содержу, а он дразнится, негодяй!

— Мелочь! Вот погоди, когда он вырастет! Тогда вам и впрямь в одном городе тесно будет! — предупредил Эдик.

— Ничего! Посмотрим, какой у тебя появится. Мой только грозит, а ваши много говорить не станут, — скрипел зубами мужик.

Да, он понимал, что ребята не виноваты в том, что так коряво сложилась его жизнь. Ведь никто из них не знал, где он живет. Но едва ступил на порог дома после бегства из больницы, следом за ним пришла милиция.

Вова всегда был зловредным, непредсказуемым человеком и этим брал верх в самых неожиданных ситуациях. Вот и теперь, лишь немного поднатужился, и созрело неординарное решение — полные штаны. Оперативники переглянулись. Пожали плечами, кто это так поднес? Увидели ухмыляющуюся рожу Вовы, все поняли. Открыли двери и, поддав пинка, выкинули хозяина из дома, не дав передохнуть.

Тарзан хотел нырнуть под мост, но поскользнулся в собственном дерьме и упал, задрав ноги. Его подняли за шиворот, надели наручники, привели в отдел.

— Ребята! Да вы что? Отведите его в душ! — заткнул нос дежурный.

Через пару минут Вову сунули под брандспойт. Тугая холодная струя доставала мужика всюду. Она то забивала его в угол, то нагло выковыривала, катала по бетонному полу орущим шаром, то припечатывала к стене, к полу, бросала на батарею, подкидывала старой тряпкой чуть не до светильников. Его катали и валяли по полу так, что он счел бы за счастье стечь в канализацию вместе с потоком воды.

Потом ему в морду швырнули его брюки и велели стирать под брандспойтом. Вова продрог до костей. Оперативник, заметив это, полил его еще раз. Тот синел, едва держался на ногах, а опера, сменяя один другого, мыли Вову долго и тщательно.

Долго он приходил в себя в сырой темной камере. Потом его вызвали в какой-то кабинет, надели наручники и включили пронзительно яркий свет. Он отворачивался. Его били по морде и все спрашивали о Вике, заставляли признать, что он ее взял силой. Вова понимал, что будет с ним, признай он такое. И решил сдохнуть, но не брать на себя изнасилование.

Его отделали так, что любой, увидев Тарзана, содрогнулся бы. Никто не поверил бы, что этот человек способен перенести нечеловеческую боль и не признать за собой вины.

Он стал похож на горку мяса, все еще пульсирующего, истекающего кровью.

Когда допрос кончился, Вова не помнил. Он потерял сознание и валялся в ногах капитана — брата Вики. Он распорядился, чтоб Вову унесли в камеру. Там Тарзан пролежал с неделю. Его никуда не вызывали, не выводили. Ему давали есть и пить. А когда встал на ноги, вывели гулять. Еще через неделю его вытащили на крыльцо милиции, и чей-то знакомый, леденящий душу голос сказал:

— Отпускаем тебя, падлу! Но смотри, сучий выкидыш, если не будешь содержать сам своего сына — уроем в минуты, не дрогнув и не пожалев. Сумел сделать, теперь расти его! Не приведись, смыться попытаешься. Разыщем и под землей! Тогда дрожи! На мелкие куски распустим и скормим бродячим псам! Иной смерти недостоин… Беги и помни, чей ты раб!

С тех пор он забыл об отдыхе и покое. Не было дня, чтоб Вова не проклинал свою жизнь и не просил от нее избавления. В сравнении с нынешней жизнь в психушке была подарком. В том, что потерял ее, винил всех, но только не себя…

Бронников часто видел в городе бывших больных. Даже те, кто надежно вылечился, не всегда здоровались с Юрием Гавриловичем, стыдясь прошлой болезни и лечения в психушке. Опасались, как бы не отшатнулись знакомые, не стали б осуждать и сторониться. Ведь это так стыдно — лечиться в дурдоме.

О времени, проведенном здесь, старались поскорее забыть бывшие больные. И лишь другая часть никогда не обходила стороной эту больницу.

Так и вылечившийся Сократ всегда помнил, кому чем обязан. Поговорил он как-то вечером с Бронниковым, тот и посоветовал, куда обратиться с жалобой. Послушался. И снова фермерствует, но уже без риска. А часть урожая всякий год привозит в психушку бесплатно. Чтоб и другие тянулись к свету и дожили до него…

— Юрий Гаврилович! А у нас с Лидой второй сын родился! Хотели дочку, но не получилось! — шельмовато улыбался Петухов.

— Нашел о чем тужить? Да на нас, мужиках, вся земля держится! — улыбался Бронников.

— Юрий Гаврилович! Эдика псих побил! — просунул голову в дверь кабинета Захар.

— Кто его избил?

— Новенький!

— Приступ у него был?

— Нет. Эдик подоконник протирал. А тот сзади подошел. Сначала по башке вломил, а когда кент упал, псих и вовсе озверел. За руку иль за ногу поймает и на потолок забрасывает.

— А ты стоял разинув рот?

— Что я мог?

— Где Эдик?

— Там, в палате!

— У себя?

— Да нет! У психов!

Бронников нажал кнопку вызова всех санитаров. И выскочил в коридор. За ним Петухов с Захаром. Юрий Гаврилович по шуму услышал, где Эдик, и поспешил в палату.

Санитар уже был без сознания, но больной не понимал. Он хватал его с пола и швырял как тряпку то в потолок, то в углы.

— Олег, — окликнул Бронников больного и добавил громче: — Отставить!

Больной выпустил из рук Эдика, оглянулся, тяжело дыша, сел на койку. Петухов с Захаром унесли Эдика в ординаторскую. Парня вскоре увезли в травматологию. А больного поместили в зарешеченную камеру. Ее он долго измерял шагами.

Потом лег на пол, словно не увидел койку, и до вечера пролежал с открытыми глазами. Он отказался от еды и воды. Ни на кого не обращал внимания. Лишь изредка ворочался с боку на бок.

— Юрий Гаврилович! Что это за человек? — спросил Петухов.

— Олег? Ты же сам его принял!

— Я знаю только имя и адрес. Ну, еще то, что привезли человека на военной машине…

— Понимаешь, из Чечни он, контрактник. А до Гудермеса в Афгане воевал. В Чечне две войны прошел. Жуткая судьба у мужика! Мне о нем его друг рассказал. Теперь вот мать звонила, обещала прийти. Военком интересовался Олегом.

— Ого! Выходит, важная птица!

— Для нас с тобой он обычный человек. Свихнулся, конечно, не без причины. Забрали в армию и через три месяца сунули в Афганистан. Война уже вовсю кипела. Олег — водитель, снаряды возил, технику. Сколько раз его подбивали, знает один Бог. Случалось, вылетал из кабины так, что взрыв уже не доставал. Впереди снарядов, над головами душманов. Те, увидев такое, креститься научились. Да что ты хочешь с них, что они знают о силе взрывной волны? К тому ж Олег шофер и всегда спешил. Может, и тогда торопился на тот свет, обгоняя взорвавшуюся машину? Короче, прозвали его душманы летающим трупом! Ну не знаю, как он летал, а вот насчет трупа «духи» явно поспешили. Он вовсе не спешил на тот свет. И теперь пусть болен, но живой. Сам знаешь, агрессивная форма зачастую проходит быстрее и лечится проще. Лишь бы память не будоражить.