Эльмира Нетесова - Помилованные бедой

Остап в эту ночь не пришел домой, и Шура поторопилась в военкомат.

— Сколько лет вашему сыну? Какое у него образование? Только из зоны? Это пустяки. Главное, чтобы не было инфекционных болезней. Дайте ваш адрес и телефон! Возьмите и номер нашего. Как Остап появится, позвоните. Даже если поздно — будет дежурный.

— Сам он к вам не придет. Спрячется в городе у друзей. Там его не найти.

— Разыщем! — пообещали уверенно.

— Это ты расстаралась? — побледнел Остап, увидев повестку из военкомата.

— Да! Это я! — не стала скрывать Шурочка.

— Где ты, мать? Кто ты? Едва порог переступил, вернулся из зоны, и уже на войну, на смерть посылаешь. А ведь я твой сын! Почему именно ты моя мать? За что? Чем хуже других? Ты никогда не любила меня. С детства не видел ни тепла, ни добра! Другие дети были любимыми. И только я всегда был лишним…

— Остап! Если тебя ударит твой сын, если он подожжет дом, станет пропивать вещи, обзывать, что с ним сделаешь, спасибо скажешь?

— Может, побил бы, но не отправил бы в тюрьму, а потом на войну. Я знаю, что оттуда не вернусь живым. И моя смерть повиснет на тебе проклятием! Не станет меня, и ты не обрадуешься жизни. Каждый свой день будешь проклинать и звать смерть. Но она не станет спешить избавить от мук, ты не заслужишь у нее помилования. А и я никогда не прощу тебя, ни живым, ни мертвым…

— Ты видел, как тяжело дается мне всякая копейка. А вместо того чтобы помочь заработать, воруешь и отнимаешь последнее.

— Ты остаешься дома. Наживешь. А меня заберут навсегда! Мне осталось совсем немного. Потерпи. — Потрепал ее по плечу и целый вечер сидел молча у окна, курил, думал о своем.

А через две недели его отправили на службу вместе с другими призывниками.

Остап перед отъездом просмотрел все семейные фотографии, не взял ни одной. А уходя, сказал из коридора:

— Когда тебе сообщат о моей смерти, не плачь. Твоим слезам не поверю!

Шурочка даже не придала значения сказанному, а через неделю уже была в Турции. Она снова вернулась в торговлю и очень редко вспоминала Остапа. Она не простила его. Ведь уезжая на службу, сын даже не извинился. И лишь военкомат сообщил, что ее сын служит в Абхазии. Там нынче война…

Женщина старалась пореже вспоминать Остапа и окунулась с головой в торговлю. Крайне редко ночевала дома.

Шли месяцы. Шурочка уже накопила нужную сумму и собиралась пойти в фирму, продававшую квартиры. Предварительно позвонила туда. Ей ответили, что пока нет однокомнатных, имеются только двухкомнатные квартиры. Лишь в начале следующего года ей следует записаться на очередь, а летом получит жилье.

Женщина посетовала на неудачу, но решила подождать. Другого выхода не было.

Шура решила поездить до конца года в Германию. Вместе с соседкой она дважды побывала там и осталась довольна. Немецкая одежда шла в городе нарасхват. Но стоило бабе появиться на вещевом рынке с новой партией товара, как ее приметили рэкетиры.

Вечером к ней пришли крутые. Они не стали просить. Они потребовали сумму, якобы за ее охрану и защиту.

Шура онемела. Сумма показалась огромной. И баба отказалась платить.

— Ну смотри, пташка! Потом не пожалей! — предупредили уходя.

Женщина не придала значения угрозе, показавшейся несерьезной. Но на следующий день ее окружили цыгане. Смотрели, щупали товар, примеряли, приценивались, но, так ничего и не купив, ушли. Шурочка тут же заметила, что товара явно не хватает. Пересчитала. Точно, часть товара украдена. Попросив соседей присмотреть за палаткой, бросилась за цыганами. Нашла, подняла крик. Цыгане откровенно высмеяли бабу:

— Где твое барахло? Ищи! Кто взял, ты видела? Поймала за руку? Вот здесь мы все! Смотри. А не найдешь, от нас получишь! — И избили свирепо, без жалости.

Вернулась домой вечером, не видя дороги перед глазами. А дома дверь открыта нараспашку. Весь товар, что привезла, — украден. Вызвала милицию. Те приехали с собакой, покрутились десяток минут и ушли, забыв попрощаться. Шура снова поехала за рубеж. Но едва привезла новый товар, рэкетир подошел к ней на рынке.

— Ну, поумнела? Будешь доиться, плесень? — спросил плотный стриженый парень с наглой ухмылкой.

— Я никому ничего не должна и свой хлеб зарабатываю сама! Не побираюсь и не отнимаю чужое! Вам работать, вкалывать надо, а вы разбойничаете, козлы! — заорала на парней.

— Не дошло! Не дозрела! — хмыкнул плотный парень в темных очках.

— Поторопим! — пообещал второй.

Они молча отошли от нее, а в сумерках появились возле дома Шуры. Они долго барабанили в дверь, женщина не открывала. Сидела затаившись. Но крутым ждать некогда. Слегка надавили на дверь, она открылась. Да и какой крючок удержит рэкетиров? Они вытащили бабу из угла, нащелкали пощечин, снова потребовали деньги.

— Нет у меня ничего! Сами ограбили! — орала Шурочка.

— Опомнись, квашня! Не нарывайся на худшее!

— Слышь, дура! Сыпь бабки, и расскочимся по сторонам! Тебе дышать будет легче! А коли зажмешь, взвоешь! Мы ж не оставим жировать на халяву! — предупредили оба.

Шурочка заорала еще громче.

— Не! Эта мартышка спит! Пора ей макушку причесать!

Вытащили бабу в коридор и, вломив в челюсть, выбили во

двор.

— Отслюниваешь? — спросили хрипло.

— Нет у меня ничего!

Крутые отошли к машине. Отлили бензин в ведро, плеснули на дом и подожгли.

Баба заорала истошно. Но ее крик уже никто не услышал. Рэкетиры уехали. Шура попыталась вскочить в дом, чтоб забрать деньги с чердака, но там уже вовсю бушевало пламя. Никто из соседей не вышел тушить пожар. Все видели, кто его устроил. Никому не хотелось оказаться на месте Шурочки.

— Господи! За что? Возьми ты мою проклятую жизнь, не мучай больше! Зачем мне этот подарок — жизнь? Я не хочу, ты извел! Или сама наложу на себя руки! — кинулась баба в дом, горящий со стоном и с гулом.

— Куда ты, дура? Охолонь! Сгоришь как свеча. Теперь уж ничего не поделать! Переживешь… потеря дома еще не смерть! Не тужи, баба! Коль нет никого, пыли за мной! — позвал бомж Шурочку. Та от ужаса на дорогу села:

— Я к бомжам?

— Тьфу! Еще уговаривать стану всякую, да пропади пропадом, шибанутая! — сплюнул бомж и спешно скрылся.

Баба еще ревела на пепелище. Здесь сгорел не только дом и деньги, навсегда простилась Шура с мечтой о квартире. Ничего не вытащила, не спасла от огня. Он съел все. Баба кляла рэкет, свою корявую судьбу и никак не могла покинуть пепелище. Собственно, идти ей было некуда.

Наступила ночь. Редкие прохожие даже не оглядывались на женщину, ревущую в темноте.

Мало у кого случается горе в ночи? Во тьме только слезы льют незаметно. Шура сидела на земле, обхватив руками голову. О чем она думала? Просила смерть поторопиться.

Утром женщину не узнал никто. Шура совсем поседела. Лицо перекосило так, что, дай зеркало, баба не узнала бы в нем себя.