Михаил Любимов - Гуляния с Чеширским Котом

Самое пикантное в том, что занюханный интеллигент из Блумсбери почти по всем пунктам оказался прав! Этот комический эксцентрик с золотой цепочкой на руке, в алых вельветовых ботинках, заросший и с котом на плече (естественно, не Чеширским), смотрел далеко и видел в одном кубическом ярде воздуха гораздо больше, чем чиновный сухарь в английском истеблишменте или советской номенклатуре. И вымахал в жреца: СССР оказался колоссом на глиняных ногах (только он обрушился не от немецких ударов, — в таких случаях русские, наоборот, обретают чугунную крепость! — а от собственной свободы и глупости). Как и предполагал этот затрапезный хмырь, лейбористы избавились от гнета тред-юнионов, коммунисты с прочими «левыми» ушли на политические задворки, и значительно прибавилось «придатков большого бизнеса» в России и других новодемократических странах. Гонка вооружений и радости технического прогресса привели мир на грань экологической катастрофы, и никто толком не ведает, как и когда будут уничтожены неисчислимые запасы бактериологического, химического и ядерного оружия.

— Опять ты со своей экологией! — возмутился Кот. — Уж не член ли ты Гринпис? Но скажи честно: ты встречал хоть один раз в жизни истинного английского интеллигента, кроме меня?

Встречал, но немного.

На всю жизнь запомнился Дик Кроссман, отнюдь не эколог. В 60-е годы в Лондоне еще не бесчинствовали беспределыцики террористы и бомбы не разносили целые дома в Сохо и Сити, это потом честные пассажиры надолго застревали в метро из-за телефонного звонка о заложенной бомбе, это потом стали проверять на металл посетителей больших универмагов. Тогда в парламент запросто проходили на галерею для публики, и никто не просвечивал и не заставлял раскрывать сумки, и каждый избиратель и вообще любой добрый малый, жаждавший поговорить за жизнь с парламентарием, лишь заполнял зеленую карточку, которую важный служитель относил в зал заседаний.

Правда, я не был уверен, что Дик Кроссман откликнется на мой зов и покинет задние скамейки, где по традиции сидела оппозиция. Слишком знаменит, почти каждый день либо блестящая статья, либо остроумнейший спич в палате общин (даже оппоненты-консерваторы, отлынивающие от своих обязанностей за стойкой парламентского бара, в это время возвращались на свои места), почти каждый день на ТВ — куда больше?

За плечами преподавание в Оксфорде, политические и философские труды, в том числе о Платоне и Сократе, дружба с фабианцами (кто не помнит легендарных Сиднея и Беатрису Уэбб?). В трудное военное время — у руля службы психологической войны, проводившей пропаганду по разложению фашистской армии, интеллектуальная звезда лейбористской партии, мерцавшая над схваткой между «правым» лидером партии Хью Гейтскеллом и радикальной «Группой за победу социализма». Главный редактор самого интеллигентского журнала «Нью Стейтсмен», позволявшего себе изысканно крыть последними словами всех и вся, не поливать грязью на бульварный манер, а мягко поглаживать, ядовито улыбаясь а-ля Свифт, — к концу процедуры оставались лишь голый зад и взрывы хохота.

Но вообще-то слишком умен и образован и для лейбористов, где нужно нравиться неотесанным профсоюзникам, и для консерваторов, почитающих узколобых, крупных собственников, процветающих домохозяек, дряхлых колониальных полковников и прогнивших аристократов.

Хотя Отец Народов уже давно томился в небесных пространствах, инерция его презрения к социал-демократам продолжала жить и влияла на наши советские мозги. Разве они не предатели рабочего класса и Октябрьской революции? Разве не они привели к власти сбрендившего Адольфа, а после войны шипели как змеи в правительствах Восточной Европы, пока их всех не передушили?

Заполнять зеленую карточку я не рискнул, но как познакомиться? Пригласить на прием в посольство? Уже приглашал, но он не явился, — возможно, с Советами у него свои непростые счеты. Вычитать в парламентском справочнике домашний адрес, дождаться прихода домой и вручить приглашение лично? Но когда он возвращается домой? Вдруг у него юная любовница (ох уж эта профессура!) или просто он бултыхает в баре лед в скотче? Можно провертеться у дома целую вечность, и не глупо ли выглядит, что второй секретарь посольства великой державы вручает таким странным образом приглашение? А может, пойти на острую комбинацию? Задеть на улице плечом, извиниться и заговорить? Или уронить ему под ноги атташе-кейс? Или рухнуть самому на землю, словно куль с мукой, неужели он не поможет встать? [57] Умную голову раскаленной иглой прожигала навязчивая идея: уронить под ноги зонт, который внезапно раскрывается как парашют! Но я побоялся воплощать ее в жизнь, опасаясь перекошенного от испуга лица, глубокого обморока и паралича подопытного кролика.

Вот беда! Так что же делать? Об этом я напряженно думал в зале для посетителей «матери парламентов», и как раз в тот роковой момент, когда мыслительный процесс достиг апогея (возможно, создал сверхмощное поле притяжения, куда, как в паучью сеть, залетали жертвы), появился блистательный Дик Кроссман. Высокий, хорошо сложенный, с седоватыми волосами, то ли расчерченными посередине прямым пробором, то ли самостоятельно сложившимися в им одним известную конфигурацию. Вроде бы чуть наивные, кругловатые глаза, прикрытые очками в тонкой, почти невидимой, металлической оправе, белая улыбка на выразительных губах, облик чуть отстраненный, чуть удивленный, в Пензе назвали бы «профессорским», и не ошиблись бы.

Кто-то из великих учил, что размышление притупляет волю и мешает действию, но, к счастью, в голове у меня сработал какой-то винтик (или болтик), и, трепеща, я подошел к великому человеку.

— Здравствуйте, мистер Кроссман! Помните, мы недавно беседовали на приеме во французском посольстве? Мне хотелось бы пригласить вас на ланч.

Обмирая от страха (фыркнет и пройдет мимо?), я протянул визитную карточку. Вдруг начнет допрашивать, когда именно мы имели счастье обмениваться суждениями? Правда, я хорошо знал, что большие люди постоянно болтаются в иностранных посольствах и вряд ли обладают такой колоссальной зрительной памятью, чтобы фиксировать все физиономии, которые к ним подкатываются как колобки.

Кроссман протянул мне руку и лучезарно улыбнулся:

— Конечно, помню! Мы славно тогда поговорили (вот что значит воспитанный человек, а я — наглый врун и шпион!). Знаете что? У меня нет с собой записной книжки, позвоните моему секретарю, и он выберет для нас с вами удобное время…