Лорен Грофф - Тайны Темплтона

Пару мне тогда составил Зики Фельчер, которого выбрали королем.

— Фельчер, ты?

— А кто, по-твоему? Давай вылезай, обнимемся!

Так на углу улиц Главной и Красивой я оказалась в объятиях пузатого мужика, в чью сторону старалась даже не смотреть в старших классах. Тогда это был атлетичный красавчик, зеленоглазый кудрявый блондин, известный непревзойденным талантом пудрить девкам мозги. А я в те времена от таких испорченных типов старалась держаться подальше.

— Черт!.. — воскликнул он, выпуская меня из объятий и ощупывая мою стриженую башку. — Ну и причесочка, мне нравится. А здесь ты что делаешь?

— О-ох… — Я отвела взгляд в сторону. — Диссертацию дописываю, а тут хотя бы спокойно.

— Это точно, — согласился он. — Вечно я забываю, что ты у нас умная. А я вот только колледж закончил, зато там была настоящая школа жизни. Кулачная школа жизни. Там тебя всему научат, да получше, чем в ваших университетах.

— Ну да. — Я про себя подивилась столь убогому ходу мыслей.

А он продолжил:

— Зато двое моих пацанов будут как ты. Умные будут, чертяки!

— У тебя дети? — удивилась я. — Фельчер, ты чтo, женат?! Я и не знала.

— Нет, не женат. Не верю я во все это.

Во время неловкой паузы я с интересом стала разглядывать Фельчера, а он с хитроватым прищуром — меня.

— Это во что ты не веришь? — спросила я.

Он криво усмехнулся, и от его простоватой провинциальной манеры говорить не осталось и следа, когда он вдруг объявил:

— Не верю я в эти ваши общественные устои. Институт брака себя давно изжил. — И, видя недоуменное выражение моего лица, прибавил: — Что ты так удивляешься, Вилли Аптон? Ты не одна такая умная. Я, конечно, живу в Темплтоне, но это не означает, что я тупой как пробка.

— Да нет, я ни о чем таком и не думала.

— Нет, ты подумала как раз об этом, но я прощаю тебя. Разговор прервался. Я разглядывала свои кроссовки, он усмехался. Потом, лишь бы как-то скрасить противную паузу, я спросила:

— Ну и кто же та женщина, на которой тебе мешают жениться убеждения?

Настала его очередь пялиться в землю. Ковыряя мыском трещину в асфальте, он сказал:

— Мелани. Мел Поттер. Только не больно часто мы видимся. Дети у нас общие, вот и все.

Мелани я помнила хорошо, и груди ее арбузные, и миленькое, как у плюшевого медвежонка, личико. В личной свите красавца Зики она задавала тон.

— Здорово, — сказала я. — Может быть, соберемся как-нибудь вместе — пива попьем, поболтаем. А сейчас, извини, мне надо домой — мать завтрак готовит.

— Как, уже домой? — Он заметно расстроился. — Ну ладно.

Вид у него был такой удрученный, что я тронула его за плечо и сказала игриво:

— А как мне теперь быть с машиной?

Он снял оранжевую униформенную бейсболку и, улыбаясь, почесал затылок. Золотистые кудри его куда-то исчезли. Вместо них теперь отсвечивала внушительная залысина, сами волосы потемнели.

— Ну, не знаю, — протянул он. — Ты проштрафилась, Королева. Несанкционированная стоянка больше сорока восьми часов. Прямо даже не знаю…

Я надула губки, он засмеялся:

— Сделаем вот что: ты угостишь меня пивом, а я с тебя не буду брать штраф. Идет?

— Хорошая идея, — ответила я, забираясь в машину. — Спасибо, Фельчер. С меня причитается.

— Все, что угодно, для моей красоточки! — Он учтиво прикрыл дверцу, затем наклонился к окну: — И вот что, Вилли. Меня больше никто не зовет Фельчером. Уж не знаю почему, но «Фельчер» звучит как-то пошло. Зови меня Зики или Иезекиль. Друзья зовут меня Зики.

— Зики. Иезекиль. Забавно, но хорошо, так и буду тебя называть.

— Договорились. — Он похлопал машину по крыше, словно лошадь по крупу, а я была кем-то вроде прекрасной пастушки.

Обогнув парк, я погнала к озеру. На полпути к дому меня разобрал смех. В старших классах мы неспроста звали его Фельчером, а желая уберечься от его невозможной обольстительной красоты; это было заклинание, которым мы надеялись вернуть его к нам на землю. Фамилия нам служила оберегом-дразнилкой, другого оружия против него у нас не было. И вот через десять лет после окончания школы он как-то сообразил, что можно и не зваться Фельчером. Он давно на земле, среди смертных, и мы без всякого опасения можем вернуть ему его имя. Иезекиль. Я не могла перестать смеяться, даже когда парковалась у дома.

Утром Ви ушла на работу, а я до полудня мучительно наблюдала из окна своей комнаты за тентом, которым было укрыто чудовище. Кран приехал забрать животное, но погрузку не начинали. В открытое окно до меня долетал невнятный ропот толпы — зевак, разносчиков легких напитков, газетчиков-репортеров, собирающих отовсюду последние новости.

Я устала и вышла в холл, где мать устроила что-то вроде портретной галереи предков. Она начиналась внизу, и открывал ее Мармадьюк. Кисть Гилберта Стюарта запечатлела суровый взгляд, рыжую шевелюру, мощный подбородок. Со стены напротив, с высоты средних ступенек, на него взирала его маленькая жена Элизабет, хрупкое, сухонькое существо. В конце лестницы благосклонно улыбался великий романист Джейкоб Франклин Темпл, а вдоль всего холла тянулись изображения — масло, офорты, фото — моих более поздних предков. Фотографий матери было всего две: на одной она была запечатлена маленькой девочкой в платьице с оборочками, на другой — длинноволосой полухиппи.

Я посмотрела на это лицо, улыбавшееся мне из семидесятых, потрогала свой пупок и сказала сидевшему внутри Комочку:

— Вот полюбуйся на своих придурочных предков!

Над верхними ступеньками дед и бабушка в день их свадьбы. Дед — ему было тогда восемнадцать — в этом торжественном костюме походил на скелет. Его молодая жена Фиби Типтон, двадцативосьмилетняя старая дева, благодаря огромному носу, отсутствующему подбородку и крохотному тельцу производила впечатление заморенной голодом. Вообще выглядели они, надо сказать, не очень-то привлекательно — зажатые, напряженные, будто окаменелые в этих своих свадебных облачениях, типичные девственники. В игру похоти они, наверное, играли только лишь раз, когда зачали мою мать, а потом прекратили, облегченно вздохнув. Поскольку среди предков моего отца незаконнорожденных быть скорее всего не могло, я двинулась вдоль лестницы дальше, чтобы рассмотреть прадеда и прабабку.

Родители моей бабки Фиби Типтон выглядели не лучше дочери. Клаудиа Старквезер и Чак Типтон сжимали в руках по томику Библии. У тощей болезненной Клаудии, как и у Фиби, дико выпирал нос и отсутствовал подбородок; Чак Типтон плюс к необъятным размерам имел до ужаса глупый вид. Клаудиа вела свое происхождение от Мармадьюка через Хетти, но только вряд ли она была падка на любовные шашни с такой-то внешностью!

— Нет, — сказала я, обращаясь к Комочку. — О ней забудь. Это совсем не она.