Лорен Грофф - Тайны Темплтона

— Я имел в виду, здесь прохладно.

— Да я поняла, Зики, поняла, что ты имел в виду. Ты сейчас на работе? Машины буксиришь?

— Угу. Просто денек сегодня спокойный выдался.

Я изо всех сил делала вид, что не замечаю, как он пристально разглядывает меня сбоку.

Какое-то время мы молчали, слушая голоса города и реки, где воды уже вполовину поубавилось со времени моего приезда в Темплтон, то есть всего за каких-то несколько недель. Зики повернулся ко мне.

— А знаешь, Вилли, я на тебя вообще-то обиделся, — заявил он. — Ты, я слышал, уезжаешь в Калифорнию?

— Да. — Я ничуть не удивилась его осведомленности. Накануне я заходила в библиотеку, чтобы передать Питеру Лейдеру книжку кулинарных рецептов от Ви. А заодно вернула Хэйзел Помрой листок с откровениями Губерната. Старушка очень обрадовалась и была растрогана тем, что я так забочусь о ее репутации. Конечно, меня не удивляло, что Зики уже знал о моем предстоящем отъезде, поэтому безо всяких околичностей я подтвердила: — Да, уезжаю, через несколько часов. Надо заканчивать эту чертову диссертацию и двигаться дальше.

— А дальше планируешь остаться в Сан-Франциско?

Я пожала плечами:

— Может быть. Но в конечном счете наверняка вернусь сюда.

— Забавно получится, потому что я как раз собираюсь туда ехать.

Я чуть не поперхнулась.

Что-о? Как это?

— Да вот подумываю податься в Беркли, — сказал Зики. — Не знаю только, возьмут ли такого старика. В Стэнфорде вроде берут.

— Может быть. А как же твои мальчики?

— Э-хе-хе… Не скажу, что с этим все просто. Очень даже непросто. Вообще, чем ты старше, тем сложнее становится жизнь. Я так понял, это надо учитывать.

— Я тоже так поняла.

— Но ты хоть чмокнешь меня на прощание? — спросил он.

Я придвинулась к нему и поцеловала в щеку, в то самое место, где иногда появлялась ямочка. Поцеловала и встала.

— Жаль, — сказал он. — Я-то надеялся, ты поцелуешь меня совсем в другое место.

— Пока, Зики! Веди себя хорошо, а будешь в Сан-Франциско, заезжай в гости.

Какой-то необъяснимый обмен флюидами происходил в этот момент между нами, в душе у меня защемило, и я испугалась, что, если не положить этому конец немедленно, сегодня я не уеду. Я рассмеялась, нарушая возникшую паузу.

Зики вмиг погрустнел.

— Ну конечно, заеду, Королева, — печально проговорил он и снова развалился на ступеньках. — Рад был узнать тебя поближе. — Он смотрел в сторону, закусив нижнюю губу. Выглядел он сейчас совсем как мальчишка-подросток, которого кто-то обидел.

Для уверенности я сделала пару шагов вниз и, прикрыв рукой от солнца глаза, сказала с улыбкой:

— Думаю, Зики, у нас с тобой еще будет возможность узнать друг друга ближе. В этом можешь даже не сомневаться, старина Фельчер.

Я опять рассмеялась и пошла. Всю дорогу в ушах у меня звучал его грустный ответный смешок.

Перед прощальным ужином мы баловались на крыльце аперитивчиком, и Кларисса взахлеб рассказывала, как однажды подрабатывала танцовщицей в стриптиз-клубе. Получалось у нее неплохо, и она даже огребла там кучу денег, артачилась только, когда доходило до откровенных танцев. Концовка была мне известна — Кларисса съездила какому-то обнаглевшему дяде по причинному месту, и ее выгнали.

Дослушивать известную мне историю я не стала, а пошла в дом, чтобы откупорить еще одну бутылку вина. Вот тогда-то в ворохе свежей почты я и заметила открытку. Сердце ушло в пятки, меня даже замутило, когда я вытаскивала открытку из кипы.

Изображено на ней было какое-то казенное муниципальное здание, и внизу в одну строку шла подпись: Редвуд-Сити, Калифорния; Ошкош, Висконсин; Дели, Нью-Йорк. Домишко постройки годов шестидесятых, серое и убогое.

На обороте после моего имени и адреса я обнаружила одно слово: «Извини».

Чувство неизбывной горечи охватило меня в первый момент. «Эх, Праймус!» — подумала я и живо представила его себе, этого мистера Жабу в жилеточке, украдкой запихивающего открытку в почтовый ящик и торопливо семенящего прочь под теплым калифорнийским солнышком. Но, приглядевшись внимательней, я узнала почерк. Четкий, аккуратный, архитектурный. Это писал Салли из своего захолустного городишки в Аризоне.

Держа в руке открытку, я выглянула за порог — Кларисса все еще развлекала рассказами мою мать и преподобного Молокана, который, поводя пышными боками, заходился от смеха. Кларисса изображала все в ролях, грозила кому-то пальчиком, и троица дружно хохотала. Конечно, я могла отдать ей эту открытку сейчас или пойти положить на подушку (на это, видимо, Салли и рассчитывал); и, думаю, именно так я и поступила бы еще месяца три назад. Но я сделала по-другому — выкинула открытку в мусорное ведро. Она тотчас набухла в коричневой жиже кофейной гущи, так что прочесть ее было теперь невозможно. Как ни в чем не бывало я вышла к ним на крыльцо и зааплодировала Клариссе — к тому времени та как раз закончила свою репризу.

Темплтон я покидала в лучах заката, раззолотившего кроны деревьев. В зеркальце заднего вида я видела мать и Клариссу, стоявших рядышком, и, надо сказать, миниатюрная фигурка Клариссы прекрасно смотрелась на фоне дородной стати Ви. Преподобный Молокан обнимал пухлой ручкой мою мать за плечи, и смотрелись они вместе так, что я готова была остановить машину, вылезти и пристроиться к ним, чтобы вписаться в этот букет. Но я воздержалась. Только прибавила газу, и они стали все уменьшаться и уменьшаться в зеркальце, пока совсем не исчезли.

Когда я проезжала через Саскуиханну, мне живо представился мой приезд домой. И в отличие от моих предыдущих восторженных фантазий это видение было вполне реальным — на руках у меня был младенец, на животике припухлость, время было ночное, и в черной глади озера отражались огни Темплтона. Рядом со мной маячила какая-то тень — муж, надо понимать, и, возможно, он пел, и хоть я не слышала голоса и слов, это пение меня успокаивало и умиротворяло.

С такими вот мыслями и ощущениями покидала я Темплтон. В окошки задувал веселый ветер, надушенный хвойным ароматом сосен. Я думала о Праймусе Дуайере — как он ждет меня в кабинете в Стэнфорде, — думала и не могла сдержать улыбки. Вернее, не улыбки, а ухмылки — этой зловредной сущности, которая так и прорывалась наружу.

А потом змеиные кольца дороги распрямились и мир теперь простирался передо мной сплошной ровной полосой — этот громадный пылающий мир, на который тьме никогда не найти управы. И мой родной город сверкал огнями у меня за спиной. И асфальт шуршал под колесами. И позолоченное закатом озеро подмигивало мне сквозь мелькающие деревья.

Этот рассвет мы все встречали вместе, мы все видели его, и все мы видели золотистый листок, что упал с дерева. Мы вместе разглядывали его, умолкнув, не говоря ни слова. Первый предвестник осени. Мы все смотрели на него, провожали глазами его долгий, медленный путь к земле. На дворе сентябрь, лету конец. Лето было долгим, трудным, но ему конец, скоро полетят гуси. Впереди что? Пар изо рта по утрам, майки с длинными рукавами и треники вместо шорт, и банданы на голове, чтоб уши не замерзли. Рассветы будут темные и приходить будут позже, и мы со стаканчиками кофе в руке, вдыхая аромат прелой листвы, отклонимся от курса, свернем к футбольному полю и будем там громко болеть за мальчишек, которые могли бы быть нашими сыновьями. Мы будем смотреть, как они резво носятся по траве, и улюлюкать. Сегодня кончается туристский сезон — закроется пляж, Музей бейсбола, и оперные певцы разъедутся на своих скромных седанах в свои манхэттены и топеки. Туристический катер «Вождь Ункас» завтра отправится зимовать в ангар. И мы сами угомонимся — укоротим пробежки до четырех миль. Это у нас будет подготовка к зиме.