Феликс Кузнецов - «Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

М. А. Шолохов имел в виду статьи В. Гуры «”Донские рассказы” М. А. Шолохова — предыстория “Тихого Дона”» и И. Лежнева «Легенда о “седом ковыле” (предыстория “Тихого Дона”)» 65. Писатель прав: конечно же, «Донские рассказы» не являются предысторией «Тихого Дона», — слишком велика пропасть, которая отделяет их от романа. Это — пропасть между прозой талантливой и прозой гениальной.

И все-таки Шолохов был несправедливо строг к своей «пробе пера» — «Донским рассказам». В 1932 году в автобиографии, написанной для журнала «Прожектор», на которую мы уже ссылались, он писал: «Как и водится: от большинства этих рассказов, если бы можно было, я с удовольствием бы сейчас “отмежевался”. Очень уже много в них наивного и детски беспомощного».

В своих воспоминаниях жена писателя подтверждает эти слова. Шолохов признавался ей: «Если бы только пришлось сейчас писать “Донские рассказы”, конечно, я бы их совершенно по-другому написал ... » 66. Видимо, этим и следует объяснить, что писатель не переиздавал их вплоть до 1956 года, когда в Государственном издательстве художественной литературы стало выходить восьмитомное собрание его сочинений.

Обложка и титул первого издания книги рассказов «Лазоревая степь» (1926, «Новая Москва»)

«”Донские рассказы” — нечего греха таить — слабенькая ученическая книга» 67, — писал Шолохов в 1961 году Н. С. Хрущеву, что говорит о чрезвычайно высоких критериях требовательности писателя к себе. По отношению к некоторым рассказам, например, «Путь-дороженька», суровые слова эти во многом справедливы. Но этого не скажешь даже о самом первом его рассказе «Родинка», не говоря уже о таких, как «Шибалково семя», «Коловерть», «Семейный человек», «Председатель Реввоенсовета Республики», «Жеребенок», «Чужая кровь», которые принадлежат подлинно высокой прозе. И в этих лучших из «Донских рассказов» мы и слышим постоянную перекличку с «Тихим Доном». Прежде всего — в языке.

В большинстве изданий «Тихого Дона» на первой странице читаем: « ... перламутровая россыпь ракушек, серая (курсив мой. — Ф. К. ) изломистая кайма нацелованной волнами гальки» (2, 9).

Но открываем беловую рукопись романа и ясно видим: « ...сырая (курсив мой. — Ф. К. ) изломистая кайма нацелованной волнами гальки». Не «серая», а «сырая», — так написано в автографе, и это, конечно же, гораздо точнее, потому что речь идет о нацелованной волнами гальке.

По явному недосмотру, при перебелении рукописи или при наборе произошла непроизвольная порча текста. Ибо у автора не было никаких причин делать такую подмену — во вред своему тексту.

Подтверждение тому мы находим в его «Донских рассказах»: в «Коловерти» он упоминает именно «сырую, волнами нацелованную гальку» (1, 160); а в рассказе «Родинка», — еще одна почти буквальная образная перекличка с начальным абзацем «Тихого Дона»: в романе — «вороненая рябь», а в рассказе — «вороненая сталь воды» (1, 121). Заметим сразу, что столь близкое, почти буквальное повторение в «Тихом Доне» образов, впервые употребленных в его первых рассказах, — редкость для писателя.

Шолохов с его безбрежными возможностями художественной образности был очень внимателен к тому, чтобы не повторять себя: на огромном пространстве «Тихого Дона» практически нет прямых повторений художественных тропов.

Но в данном случае повторение художественных образов принципиально важно как подтверждение взаимосвязи «Донских рассказов» и «Тихого Дона».

«Всякий даже не искушенный в литературе читатель, знающий изданные ранее произведения Шолохова, может без труда заметить общие для тех его ранних произведений и для “Тихого Дона” стилистические особенности, манеру письма, подход к изображению людей» 68, — говорилось в «Письме» А. Серафимовича и других писателей, опубликованном в «Правде».

В предисловии к сборнику «Лазоревая степь», вышедшему в 1932 году, критик А. Селивановский также писал:

«Читатель, уже знакомый с романом “Тихий Дон”, без труда уловит в “Донских рассказах” много черт и мотивов, роднящих эти ранние произведения писателя с его последующим творчеством ...

Главнейшие черты стиля “Донских рассказов” входят в “Тихий Дон”, совершенствуясь там и отшлифовываясь. Главнейшие мотивы рассказов тоже сохраняются в романе, но приобретают там несколько иное звучание» 69.

Конечно же, общее между «Донскими рассказами» и «Тихим Доном» — прежде всего, жизнь на Дону на переломе революции, природа Дона, его люди и их язык.

Своеобразие языка «Донских рассказов», принадлежность их автора к языковой народной стихии Дона сразу же заметил А. Серафимович: «Образный язык, тот цветной язык, которым говорит казачество. Сжат, и эта сжатость полна жизни, напряжения и правды. Чувство меры в острых моментах, и оттого они пронизывают» 70.

Этим «образным» «цветным» языком, «которым говорит казачество», будут написаны позже и «Тихий Дон», и «Поднятая целина», и «Они сражались за Родину».

С первой страницы первого рассказа начинающего писателя «Родинка» мы погружаемся в мир Донщины с его совершенно особым языковым колоритом и самобытными персонажами, наполненный своеобразными диалектными, местными речениями. Рассказ посвящен 18-летнему командиру эскадрона, воюющего с бандитами, которого зовут Николай Кошевой. «Мальчишка ведь, пацаненок, куга зеленая» (1, 11). Нам знакома по «Тихому Дону» эта фамилия и это, чисто донское, выражение: «куга» — «так на Дону называется зеленая трава — осока, растущая в поймах рек» 71.

«Молодые, лет по шестнадцать-семнадцать парнишки, только что призванные в повстанческие ряды, шагают по теплому песку, скинув сапоги и чиричонки, — читаем мы в “Тихом Доне” — “куга зеленая!” пренебрежительно зовут их фронтовые казаки ... » (5, 110).

В ткани ранних рассказов Шолохова постоянно проблескивают слова и речения, а также приметы местности, которые потом появятся в «Тихом Доне». Одно из ключевых речений такого рода — Гетманский шлях — своего рода символ «Тихого Дона». Таким же символом является знаменитый Татарский курган с каменной бабой на его вершине.

Гетманский шлях впервые упоминается в ранней повести М. Шолохова «Путь-дороженька», которая открывается словами:

«Вдоль Дона до самого моря степью тянется Гетманский шлях. С левой стороны пологое песчаное обдонье, зеленое чахлое марево заливных лугов, изредка белесые блестки безымянных озер; с правой — лобастые насупленные горы, а за ними, за дымчатой каймой Гетманского шляха, за цепью низкорослых сторожевых курганов — речки, степные большие и малые казачьи хутора и станицы, и седое вихрастое море ковыля ... » (1, 75).

Продолжает свой путь Гетманский шлях в рассказе «Коловерть» (1926): «За буераком, за верхушками молодых дубков, курган могильный над Гетманским шляхом раскорячился. На кургане обглоданная столетиями ноздреватая каменная баба» (1, 154).