Феликс Кузнецов - «Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

А. Седых

Ознакомившись с ответом ему Андрея Седых и опубликованными в «Новом русском слове» письмами читателей, Глеб Струве не нашел их убедительными и выступил с новой статьей — «Еще о Шолохове и Федоре Крюкове». Он писал:

«В своих “Заметках редактора” (НРСлово, 24 сентября) Андрей Седых высказал предположение, что свой предыдущий “Дневник читателя” о книжке Д* «Стремя “Тихого Дона”» (НРСлово, 15 сентября) я написал еще до ее прочтения. Предположение это было совершенно правильно: я писал тогда только на основании сообщений американских и английских газет об этой книжке. С тех пор я книжку прочел, и прочтение ее только укрепило меня в моих сомнениях насчет авторства Ф. Д. Крюкова — в отличие от Андрея Седых, который вслед за А. И. Солженицыным как будто готов принять на веру гипотезу Д*.

Книжка Д*, скажу откровенно, меня разочаровала. Никакой “разорвавшейся бомбы” я в ней не вижу, что подтверждается, по-моему, сравнительно малым вниманием, которое уделила ей мировая печать. Мне кажется, что А. И. Солженицын слишком поторопился издать ее в таком виде. Книжка — заведомо незаконченная, фрагментарная. Но она и в отношении авторства Ф. Д. Крюкова весьма неубедительна... <...>

“Исследование” Д*, — если можно так назвать эту работу, — исходит из двух основных положений: 1) роман Шолохова не мог быть написан целиком Шолоховым, в нем налицо разные и часто противоречивые “наслоения”, и 2) настоящим автором романа был Федор Дмитриевич Крюков (хотя Д* прямо об этом и не говорит), Шолохов же был его позднейшим “соавтором”.

В первом положении нет ничего нового. Об этом говорилось и писалось уже давно, разговоры об этом начались еще до опубликования “Тихого Дона” и проникли в советскую печать. Я об этом писал в своем предыдущем “Дневнике”. Обоснованию этого положения в книжке Д* посвящена “Глава аналитическая”. В ней много отдельных интересных наблюдений и замечаний, разбирать которые детально я здесь не собираюсь — это дело специалистов по Шолохову. К сожалению, глава эта очень фрагментарна и написана крайне сумбурно.

Обоснованию второго положения должна была быть посвящена “Глава детективная” (но она не написана. — Ф. К. ) <...>

Вот на таких шатких основаниях покоится пока что вся гипотеза об авторстве Крюкова. Располагал ли Д* еще каким-нибудь материалом на эту тему, кроме сообщения о том, что у Крюкова в какое-то время пропал “заветный сундучок”, мы не знаем...

Считать, что Д* в какой-либо мере доказал, что настоящим автором “Тихого Дона” был Крюков, нельзя. Заслуживает быть отмеченным, что против Шолохова выдвигалось обвинение в плагиате у Голоушева (он сам писал об этом Серафимовичу вскоре после опубликования письма Леонида Андреева), но до Д* никто не называл имени Крюкова. У Крюкова должно было быть много знакомых и друзей, которые попали в эмиграцию, но никто никогда не вспоминал о том, чтобы он перед смертью писал роман (раньше он романов не писал)» 10.

М. Л. Слоним

В том же номере газеты «Новое русское слово» (1974. 13 октября) была опубликована статья еще одного известного слависта — Марка Слонима — «Солженицын и “Тихий Дон” Шолохова», в которой, с некоторыми оговорками, поддерживалась точка зрения Г. Струве. Марк Слоним писал:

«Д* априори исходит из предпосылки, что “Тихий Дон” — результат невольного соединения текста “автора” и вмешательства, по большей части неудачного, “соавтора”, то есть Шолохова. Если бы мы могли хоть сличить текст последних опубликованных рассказов и очерков Крюкова с “Тихим Доном”, у нас имелись бы кое-какие возможности сравнительного литературного анализа, — и это следовало бы сделать, если речь идет о серьезном исследовании. То, что предлагает нам работа Д*, очень интересно, но далеко не убедительно. На основании его разбора мы приходим лишь к выводу, что в романе имеется несколько различных художественных слоев и форм, что он изобилует противоречиями и мало удачными политическими вставками.

Но необходима ли для объяснения этих несомненных фактов гипотеза об “авторе”, “соавторе” и плагиате? Ведь всем критикам, рассматривавшим “Тихий Дон” как произведение Шолохова, имеющее характерные творческие элементы, всегда было ясно, что автор употребляет и манеру образного показа, основанного главным образом на диалогах, и прерываемую лирическими отступлениями, по преимуществу картинами природы, и манеру объяснительного изложения, включающего документальные данные, и, наконец, сцены, персонажи и рассуждения, играющие подсобную роль для доказательства “благонадежности”, то есть партийности произведения.

Иными словами, как я написал в тридцатых годах, Шолохов “поет на разные голоса”. В частности надо признать, что ему всего лучше удаются описания простых нравов, органических, инстинктивных эмоций и действий, стихийного начала в человеке и истории — и он беспомощен в области интеллектуальной, которую не понимает и не любит. Отсюда двойственность его подхода и письма, его противоречия, его “несообразности”. Возьмем, например, вопрос о донской независимости, о тяге казаков, по меньшей мере, к областной автономии. О ней подробно говорит Д* и о ней пишет Шолохов и высказываются его герои, и особенно в связи с их враждой к иногородним и к Москве. Для них и большевики — иногородние, они чуют в них ненавистную централизацию, и создаются политические обстоятельства, ведущие к внутреннему конфликту, когда в душе донского казака сталкиваются два противоречивых соблазна. Но почему не в самом Шолохове боролись две разных тенденции — одна непосредственная, вполне естественная для сына казачки, выросшего на Дону, другая — коммунистическая, привитая ему извне в ходе революции и шедшая от отца — “иногороднего” москаля. Да и ведь основное в “Тихом Доне” — это именно столкновение между тем, что можно назвать донской самобытностью, неким областным национализмом, и чужими силами, представляющими централизованную, интернациональную идеологию большевизма, или знамя Старой России — белые армии, или иноземцев — немцы с генералом Красновым. И я думаю, что Шолохов отлично понимал все “блукания”, блуждания Мелехова и его переходы из одного лагеря в другой, и поэтому так хорошо их изобразил» 11.

Глеб Струве и Марк Слоним были в ту пору крупнейшими среди живущих на Западе специалистов по истории советской литературы, «флагманами» советологии в филологической науке. Гипотезу об авторстве Крюкова не поддержали и другие видные зарубежные слависты — Р. Магвайр (Колумбийский университет), М. Хейворд (Русский институт при Колумбийском университете), И. Уайл (Северо-западный Университет), Б. Мэркори и другие.