Генрих Френкель - Брамштендте - Йозеф Геббельс (Ростов-на Дону, 2000)

Геббельс потратил много слов на обещания строго разобраться в причинах катастрофы — но попозже. Этот счет так никогда и не был предъявлен; вместо него звучали только оправдания в случившемся. 18 февраля 1943 года Геббельс торжественно заявил: «Германскому народу и всему миру надо со всей откровенностью сказать, что несчастья последних недель имели глубокое и роковое значение. Великая историческая жертва, принесенная германскими солдатами в Сталинграде, имела решающее значение для всего Восточного фронта. Она не была напрасной, и будущее подтвердит это».

Геббельса не смущали факты: чем страннее они были, тем с большим рвением он отыскивал в них скрытый благоприятный смысл, и все это — вполне сознательно, с желанием подстегнуть народ в тылу, заставить его больше трудиться. Факты были таковы, что их было просто невозможно скрыть — но их можно было извратить, придав им «высший смысл», непонятный простым смертным. Восхваляя погибшую 6-ю армию, Геббельс рассуждал о моральном долге оставшихся в живых, пытаясь обязать людей, работавших в тылу, проявлять героизм, достойный подвигов солдат, павших под Сталинградом.

Он использовал судьбу погибших для обоснования новых радикальных идей — для провозглашения «тотальной войны». Об этой новой кампании он думал еще в декабре 1942 года и тогда же представил фюреру перечень крутых мер по укреплению тыла. Гитлер, обеспокоенный положением в Сталинграде, был готов их принять; позже за их осуществление взялась «большая тройка» в лице Бормана, Ламмерса и Кейтеля. «Тотальная война» обернулась новым «закручиванием гаек» в тылу. 27 января 1943 года Фриц Заукель, рейхскомиссар и «полномочный представитель правительства по трудовому найму и распределению рабочей силы», издал декрет, согласно которому все мужчины в возрасте от 16 до 65 лет и все женщины от 17 до 45 лет были обязаны трудиться «в целях укрепления обороны страны». Эта мера оправдывалась необходимостью «направления всех сил на достижение главной цели — быстрейшей победы в тотальной войне с врагами Германии».

«Тотальная война» сопровождалась корректировкой содержания пропаганды. В начале марта 1943 года Геббельс объяснил журналистам, что «людям нужно внушить — предстоящие месяцы будут трудными: «Когда мы объявляли «блиц-кампанию на Востоке», у нас не было таких трудностей, но теперь похоже, война закончится нескоро. Нужно подготовиться, и разумом, и душой, к предстоящим горьким испытаниям».

Официальная пропаганда настраивала народ на терпение и стойкость, а не на ожидание скорой победы: «Мы сохраним все, что завоевали, и у нас есть немало шансов на победу!» Вот так звучал теперь главный лозунг дня — вместо прежних заявлений о непобедимости германской армии, о мощи и быстроте ее атак. До Сталинграда совершенно не было в ходу слово «капитуляция»; даже само обсуждение такой идеи казалось нелепым; теперь же Геббельс счел возможным объяснить: «Слово «капитуляция» нужно исключить из нашего словаря!» Кроме того, ему очень нравилось рассуждать о том, что территории, захваченные в Европе, послужат то ли «залогом», то ли «заложниками» для обеспечения победы Германии.

Изменение ситуации в тылу и на фронте, необходимость переориентации народных масс заставили Геббельса маневрировать, демонстрируя показную «объективность» и «откровенность». Он стал признавать за собой некоторые «оплошности» и даже «ошибки» — правда, из числа тех, что уже потеряли свое значение. Теперь он охотно рассуждал об «изменившихся взглядах на войну», о необходимости «нового, более беспристрастного подхода», об «учете исторической перспективы». Теперь, говорил он, война становится «подлинно народной», вовлекая в себя всю нацию. Настойчивость, с которой он вколачивал в головы немцев идею «тотальной войны», сыграла злую шутку с ним самим, превратившись во всепоглощающую «навязчивую идею»: «Враг намерен нас полностью уничтожить, но мы ответим на это тотальной, всеохватывающей войной и обеспечим себе тотальную, то есть самую полную победу!» Да, говорил он, идет война, и многие горожане испытывают неудобства от бомбежек, от закрытых магазинов и пивных, персонал которых отправлен на военные работы, — но все это требуется для нашего сопротивления, для ведения тотальной войны, так что нужно «шире смотреть на эти вещи». «Размах боев, — доверительно объяснял он в обращении к солдатам на фронтах, — привел к увеличению длительности войны, на которую мы не рассчитывали в 1939 году; поэтому теперь приходится решать новые сложные проблемы, не возникавшие прежде». Но трудности увеличивались, и приходилось признавать новые неудачи и даже бедствия.

Конечно, во время войны ни один руководитель не может открыть массам полную правду о событиях (даже искренне задавшись таким желанием), хотя бы потому, что враг может воспользоваться такой информацией в своих целях. Но в случае с Геббельсом истина вообще отодвигалась в сторону. Он делал вид, что говорит своим слушателям горькую, но настоящую правду, сообщает им факты, а на самом деле рассказывал им красивые побасенки: «Германский народ состоит из образованных, дисциплинированных и идеологически грамотных людей, поэтому он не дрогнет, узнав полную и неприкрашенную истину!» — таковы были слова Геббельса.

После катастрофы в Сталинграде Геббельс понял, что нужно организовать несколько крупных демонстраций национального единства и стойкости. Было необходимо приглушить звучание слова «Сталинград», ставшего для миллионов немцев символом первого страшного военного поражения. 18 февраля 1943 года в берлинском Дворце спорта был устроен громадный массовый митинг, ставший одним из самых удачных в карьере Геббельса, настоящим «шедевром» нацистской организованной пропаганды.

Мероприятие было тщательно подготовлено. В Берлин приехали из всех областей члены «старой партийной гвардии» и несколько тысяч надежных партийных функционеров, которых чиновники из министерства Геббельса проинструктировали насчет целей митинга. Одновременно по всему рейху прошли местные митинги, участники которых слушали по радио выступления ораторов в Берлине и бурные «естественные и искренние» отклики публики на их речи.

Министр пропаганды хотел произвести впечатление на зарубежные страны, воюющие и нейтральные.

В официальных протоколах митинга тщательно фиксировались бурные аплодисменты и одобрительная реакция публики; энтузиазм и истерические выкрики, прерывавшие в нужных местах речь Геббельса, показывали, как тщательно был подготовлен этот спектакль его организаторами. Еще по пути во Дворец спорта Геббельс сказал своим помощникам: «Сегодня мы увидим мероприятие, по сравнению с которым наши первые массовые митинги покажутся скромными сходками любителей».