Генрих Френкель - Брамштендте - Йозеф Геббельс (Ростов-на Дону, 2000)

Как всякий пропагандист и политик, Геббельс неохотно признавал свои ошибки, но понимал, что иногда такое признание неизбежно, а то и целесообразно; его нужно только правильно оформить и уравновесить привлекательными заявлениями и обещаниями. Например, после разгрома под Сталинградом Геббельс объяснил, что «плутовской большевистский режим сумел путем обмана и махинаций замаскировать военный потенциал своего государства, который мы не смогли правильно оценить». «Ведь люди, сидящие в правительстве в конце концов не ясновидящие, — сокрушался он. — Свои цели и свои возможности они знают точно, но что касается противника, то тут приходится только гадать. Правительство может ошибаться, и вряд ли стоит порицать его за это. Военное положение непрерывно меняется, и перемены зависят не только от нас, но и от противника».

Геббельс ясно сознавал, что почти вся пропагандистская работа, выполненная его министерством в первый период войны, пошла насмарку. Пришлось с горечью сказать во всеуслышание в августе 1943 года: «Наши оценки перспектив войны были несколько тенденциозны, так как мы находились под впечатлением великих побед, одержанных до этого. Их образы заслонили нам будущее, которое мы видели в искаженном свете». Действительно, многие в Германии были уверены, что гигантская битва мирового масштаба пройдет без особых осложнений. События под Сталинградом серьезно поколебали уверенность рядовых немцев в непогрешимости, всеведении и всемогуществе своего правительства. Теперь Геббельс счел необходимым объяснить гражданам, что нельзя требовать от правительства слишком многого и что оно не может никогда не ошибаться.

Начиная с 1943 года, Геббельс стал считать уместным критиковать отдельные действия правительства, хотя в целом расхваливал его политику. 25 июля 1943 года он записал в дневнике: «Письма читателей вызывают беспокойство: в них содержится слишком много критики. Звучат и такие вопросы: почему фюрер не посещает районы бомбежек? почему не видно Геринга; а главное — почему фюрер не выступит перед народом и не объяснит все как есть? Думаю, что фюреру пора это сделать, несмотря на бремя военных забот, одолевающих его. Нельзя слишком долго пренебрегать людьми: ведь они в конечном счете и есть цель всех наших военных усилий.

Если люди совсем утратят волю к сопротивлению и веру в ведущую роль Германии, то мы окажемся перед лицом небывало тяжелого общего кризиса».

По мере общего ухудшения обстановки Геббельс изо всех сил старался доказать, что его министерство работает с высокой эффективностью и тщательно рассматривает все принимаемые решения; приказы отдаются только после обсуждения и полной проверки. Это означало: хотя общественное обсуждение и отсутствует, но по крайней мере проходят дискуссии внутри министерства.

Геббельс заявлял, что получает много ценной информации от фронтовиков, прибывающих в отпуск; тут он хотя и не лгал, но порядком преувеличивал. Конечно, он получал кое-какое представление о моральном состоянии войск, но проводил такие встречи больше для рекламы, чем для дела. Отчеты о встречах с ранеными и с кавалерами ордена «Железный крест» передавались по радио; Геббельс говорил, что обменивается предложениями со своими посетителями и ценит их откровенные высказывания. «От них можно узнать много интересных подробностей, которых не найти ни в одном официальном отчете», — говорил он.

Внезапное свержение режима Муссолини в Италии усилило угрозу распространения пораженческих настроений. Геббельса поверг в изумление такой поворот событий; он назвал «предателями» людей, объединившихся вокруг маршала Бадольо и короля Виктора-Эммануила, и всерьез задумался о возможном росте оппозиции в своей стране: «Информация о событиях в Италии, — записал он в дневнике 27 июля 1943 года, — может сильно приободрить подрывные элементы в нашей стране.

Фюрер уже отдал распоряжение Гиммлеру принять самые строгие полицейские меры на случай возникновения такой опасности. Впрочем, он не слишком верит в то, что у нас можно ожидать чего-нибудь подобного. Немцы слишком враждебны к итальянцам и не станут подражать им в таких делах». Тем не менее министр был явно не готов к решительным действиям и приказал представителям прессы следовать линии «выжидания и наблюдения», хотя и чувствовал, что такая позиция не способствует улучшению настроения населения. Все же он решил, что будет умнее промолчать, чем подвергнуться потом критике за неправильное толкование событий.

Через несколько недель он собрался с духом и выступил с еженедельной статьей в «Дас райх», где смело заявил, что «итальянский пример вызывает у немцев не одобрение, а отвращение; для нас это пример того, как не следует поступать. У нас в Германии нет желающих подражать клике Бадольо». Немцы, действительно, не слишком восхищались военными подвигами своих итальянских союзников, но события в Италии их потрясли. Корреспондент швейцарской газеты в Германии отметил, что они произвели даже более тяжелое впечатление, чем разгром в Сталинграде. Даже германское руководство не могло довольно долго оправиться от шока. Целый день правительство воздерживалось от комментариев, и это породило массу слухов, которые только ухудшили моральный дух населения, и без того подорванный воздушными налетами союзников. У людей появились серьезные опасения за свою судьбу, которые хотя и не высказывались открыто, но лежали тяжелым бременем на душе у каждого. Дурные новости шли таким потоком, что заставили поколебаться даже самых стойких почитателей фюрера. Вера в нацистский режим ослабла, особенно из-за того, что давно обещанная месть англичанам за их воздушные налеты все откладывалась, тогда как разрушение германских городов происходило в «невообразимых масштабах». Простые граждане все чаще задавали себе вопрос: «Неужели мы все это заслужили?» Люди начали с удивлением осознавать, как долго дурачили их нацисты и в какой тупик они их завели. «Надежды немцев на победу, — писал иностранный обозреватель, — уступили место глубокому беспокойству, потому что все были убеждены: нацисты не пойдут на уступки, даже если еще многие крупные города, такие как Гамбург, будут стерты с лица земли».

Каждый почувствовал себя перед лицом страшной дилеммы: либо погибнуть вместе с правительством, утратившим всякую связь с народом, — либо испытать на себе все тяжелые последствия полного военного поражения. Отсутствие третьего пути, легкого выхода из ситуации, повергло многих немцев в состояние нерешительности. Надо сказать, что огромное большинство населения (кроме партийных начальников и незначительных групп участников антинацистского Сопротивления) уже прониклось к тому времени настроением «пораженчества на словах», которое, однако, никогда (и это важно отметить) не переходило в конкретные поступки. Народ был обеспокоен, но не протестовал и продолжал терпеть.